Слово после казни

Бойко Вадим Яковлевич

Я с интересом присматривался к военнопленным, прислушивался к их разговорам, жадно усваивал все услышанное. Иногда в бараке тихонько пели излюбленные песни: о ямщике, погибшем в степи, о далеком священном Байкале, о Днепре ревучем или о слепом кобзаре.

Песни чередовались с рассказами — схожими историями о счастливо удавшихся побегах. И лишь у одной был трагический финал. Шамкая беззубым ртом, узник рассказал, как полсотни советских военнопленных осуществили групповой побег во время движения поезда. Их везли в товарном вагоне. Проломив пол, они проскальзывали в проем один за другим и падали на железнодорожное полотно. Уцелели только трое. Но

и они получили тяжелые травмы и далеко отползти не смогли. Утром примчалось гестапо и с помощью собак быстро нашли несчастливцев. Двоих убили, а этого помиловали — нужен был свидетель. «Вот только зубы прикладами выбили»,— закончил свою трагическую повесть военнопленный.

— Кто же прыгает под поезд?— вмешался в разговор наш сосед по нарам. — Это ведь безумие.

И он рассказал, что на любой скорости можно удачно совершить прыжок. Только делать это нужно умеючи, в момент, когда поезд идет по крутой насыпи. Выбросившись из вагона, будешь лететь по инерции вперед, по траектории, касательной относительно склона. Лучше всего прыгать в снег. Трава и кусты летом тоже могут сыграть роль амортизаторов. В момент полета нужно сжаться в комок, руки прижать к груди, согнутые в коленях ноги — к животу, а голову втянуть в плечи. Тогда, приземляясь, ты будешь катиться, как мяч. Это убережет от переломов и травм. Сам он, оказывается, был акробатом в цирке и знал толк в таких делах (я тоже до войны увлекался акробатикой, и не без успеха).

Тем временем поезд, не замедляя хода, миновал станцию. Я успел прочесть название: «Onneln. Так ведь это в сорока километрах на запад от Бойтена. А восток, столь желанный моему сердцу, оставался недосягаем! Из вагона хорошо просматривался зеленый простор лесов, а над ними — бездонное небо. Ярко светило утреннее солнце. Внизу сверкнула синяя лента какой-то речушки, извивавшейся в осоке. По обе стороны насыпи зеленели нескошенные луга с разбросанными по ним кустами ольхи.

Улучив момент, когда поезд поднялся на высокую насыпь с крутыми склонами, я выбрался из пульмана, ухватился за борт и повис на руках. Лечу, зажмурясь от страха. Ощущение такое, будто много выстрелили из пушки. Но уже в следующую секунду тело резко крутнулось и покатилось по насыпи в какую-то пропасть.

Первое, что я увидел, открыв глаза, было небо. Его будто только что вымыли — такое оно было чистое и бездонное. Поворачиваю голову. Прямо перед глазами желтая пуговичка, отороченная трогательно белыми лепестками, — полевая ромашка. Шевелю руками, ногами. Как будто все в порядке. Только очень болит левое плечо и правое колено. Ударился, видимо, здорово.

Поднимаюсь на ноги, осматриваюсь. Вокруг покой и тишина, такая, что в ушах звенит. Мне кажется, я слышу, как дышит земля и растет, тянется к солнцу трава. С наслаждением вдыхаю целебный воздух лугов, настоянный на утреннем солнце, на травах и цветах. Меня до слез трогает озерцо синих васильков и кипень белоснежных ромашек неподалеку. Вдали под лесом, выползая из ложбин и оврагов, встают космы утренних туманов. В тишине темными неподвижными комочками повисли неутомимые певцы-жаворонки. Такая благодать!

Пройдя километра два лугом, я наткнулся на речушку. Лег на траву и пересохшими губами жадно припал к воде. Передохнув, решаю помыться и привести в порядок свою одежду. Шляпу и парик я потерял еще во время купанья в котловане. Ну и черт с ними! А вот финки жаль, ее тоже нет. Прежде всего нужно уничтожить все следы моего пребывания на шахте. Я порвал на мелкие клочки свой аусвайс и бросил обрывки в воду.

Потом оторвал метку с буквой Р. После этого вытрусил и выстирал свою одежду и расстелил в кустах на солнце. Долго купался сам, но клятый уголь не так-то просто отмыть.

Пока просыхал мой костюм, я лежал на спине и жевал горьковатые стебли, чтобы хоть немного утолить голод. День шел к концу. Вечерело. По лугу ползли и удлинялись тени от кустов и деревьев. Я оделся и взял направление на лес, синевший вдали.

Глава 9

Прошло четверо суток со дня побега из лагеря шахты «Гогенцоллернгрубе». Я пробирался на восток. Шел только ночью. Питался тем, что находил в полях: редиской, морковкой, молодой, мелкой, как горох, картошкой, жевал зеленые колосья ржи. Города и села, что попадались по дороге, обходил стороной.

На пятый день я лежал в кустах на околице затерявшегося в лесах хуторка. Мучительно хотелось есть. И все мысли вертелись вокруг одного: как бы разжиться куском хлеба. Кружилась голова, перед глазами плыли желтые круги, предательская слабость разливалась по телу. Я решил попытать счастья и стал подбираться к последнему двору.

За каменной оградой зеленел роскошный сад, а за ним выглядывали двухэтажный дом, крытый красной черепицей, и несколько хозяйственных строений. Я проскользнул в калитку и притаился в кустах сирени, росшей поблизости коровника. Вскоре я увидел трех светловолосых девушек в синих рабочих комбинезонах. Они подметали мощеный просторный двор. По их речи я понял, что они польки.

Из дома вышел пожилой дородный мужчина. На голове у него была зеленая шляпа, за ленту которой воткнуты несколько ярких перышек. Рукава клетчатой рубашки закатаны по локоть, лицо и шея порядком загорели. Поверх сорочки одет черный жилет. По всему видать — хозяин. Попыхивая большой, причудливо изогнутой трубкой, он вынул из кармана часы, посмотрел на них, потом поглядел на заходящее солнце, что-то сказал девушкам и ушел.

Одна из работниц поставила у коровника метлу и куда-то исчезла. Полчаса спустя она пригнала с поля восемь красной масти коров. Другая девушка принесла белые эмалированные ведра, накрытые марлей, небольшое ведерко, очевидно с водой, белую тряпку и маленький стул. Третья притащила два больших бидона и поставила их возле коровника. Началась дойка.

День угасал. На землю спускались сумерки. Из коровника вышла одна белянка с полным ведром молока. Я тихонько окликнул ее. От неожиданности она вздрогнула, чуть не выронила ведро. Потом, оглядевшись вокруг, подошла ко мне.

Я страшно волновался, путая польские слова:

— Я русский... бегу... из Германии. Несколько дней ничего не ел... ради самого Езуса... прошу вас...

— О, Езус, Мария!— воскликнула пораженная девушка. В ее глазах застыл испуг.

— Не бойся меня,— начал я умолять.— Если не можешь дать хлеба, я уйду, только никому не говори, что видела меня здесь.

— Погоди тут...

Прошло добрых полчаса. Я не знал, как поступить. Уже совсем смеркалось, взошла полная луна, и дружно застрекотали кузнечики. Наконец я увидел две приближающиеся девичьи фигуры.

— На, пей.— Одна из девушек протянула мне ведерко.

Я жадно пил парное пенящееся молоко, а они изумленно смотрели... Потом дали мне небольшой сверток:

— Теперь ступай! Кшися проведет тебя, здесь оставаться опасно.

Недопитое молоко Кшися слила в пузатую бутылку и, взяв меня за руку, вывела со двора. Мы вышли на проселочную дорогу и пошли полями, купающимися в лунном свете.