Случай в Кропоткинском переулке
Шрифт:
— У неё просто дурное воспитание и дурной вкус, — Виктор попытался найти какое-нибудь оправдание раздражённой женщине.
— Вкус предполагает образование. Необразованный человек не имеет вкуса.
— Ну, тут я вряд ли соглашусь с тобой. Необразованным людям что-то нравится.
— Да, нравится. Только какое это имеет отношение к эстетическому вкусу? «Что-то» им нравится так же, как нравится колбаса. Им даже один сорт колбасы нравится больше другого, но это не означает, что они разбираются в колбасе… или в вине. Чтобы разбираться в тонкостях качества, надо быть образованным. И я говорю не о том, чтобы тупо перепробовать сотню разных сортов вина, колбасы, хлеба, тупо
— По-твоему, нельзя любить искусство, будучи неосведомлённым в тонкостях?
— Человек никогда не оценит, сколько мастерства вложено в иероглиф, написанный единым росчерком кисти, если он не понимает, что такое изящество линии, что такое вообще искусство написания иероглифа и какое место занимало это искусство в жизни самурая… Да, многое может нам нравится, мы даже можем любить очень многое. Но речь-то не о любви идёт, а об умении оценивать качество. Ты не способен оценить что-либо или кого-то по-настоящему, если ты слепо влюблён. Мало любви, нужна культура.
— Я никогда не думал об искусстве с этой стороны.
— А ты подумай!
— Если следовать твоей логике, то получится, что подавляющее большинство людей не умеет полноценно воспринимать произведения искусства.
— Именно так оно и есть! Вот ты возьми, к примеру, книги. Спрашивается, почему романы, написанные двести лет назад кажутся сегодня скучными и наивными? Да потому, что изменилась жизнь, сместились центры тяжести всех моральных аспектов. Люди стали другими. Рядовой читатель отбросит старинный роман, не увидит в нём никаких достоинств и вообще ничего интересного, а то и не поймёт даже, о чём идёт речь. А культурный человек оценит эту книгу, потому что умеет соотнести произведение с временем, когда оно было сотворено, и с особенностями того времени: что было в почёте, что под запретом… Чтобы оценить, нужен вкус, а вкус вырабатывается в процессе образования… Погляди на Вальтер Скотта или Фенимора Купера. Их же, бедолаг, в детские писатели зачислили! А в действительности они авторы очень серьёзные, к детской литературе никакого отношения не имеют. Вальтер Скотт — это кульминация рыцарского жанра в литературе, и нельзя оценивать его романы просто как развлекательные приключенческие книжульки. За ним лежат мощные пласты истории и литературной эволюции. Но так как рыцарство нынче не в чести, великого Скотта втиснули в категорию детского чтива, а заодно с ним отправили Купера, Санд, Рида, Дюма и многих других…
Борис замолчал.
— Пожалуй, ты прав, — согласился после некоторого раздумья Виктор. — Надо уметь разбираться в тонкостях, но ведь все не могут быть специалистами.
— А всем и не надо быть специалистами. Специалисты — это узко. Я говорю о культуре. Однако основная масса людей даже не понимает, что такое культура, и довольствуется малым. Народ проглотит что угодно. Народ — это толпа. Народу не нужно изящество.
— Ну…
— Нет тут никаких «ну»… И нет ничего обидного в слове «толпа».
— Я не согласен. Толпа предполагает безликость…
— Так я о том и говорю: в толпу сливается безликая масса. Народ —
— Стирает, — согласился Виктор.
— Так отсутствие индивидуальности и превращает людей в толпу! Неужели это тебе не понятно? — возмутился Борис.
— Да понятно мне! — огрызнулся Смеляков. — Просто это звучит грубо.
— Что грубо? Толпа?
— Да… За людей обидно, — Виктор отвёл глаза. Он согласился с Борисом, но почему-то испытывал неловкость из-за этого. Неприятный осадок оставался от того, что за словами Жукова притаилось нечто более серьёзное и даже коварное, чем рассуждения о слепой погоне большинства за модой.
— А ты за людей не обижайся, — Жуков ухмыльнулся. — Ты поступай так, чтобы с толпой не смешаться. Человека выковывай из себя. Помнишь слова классика? «Человек — это звучит гордо!» Вот и будь человеком, будь личностью…
— Смотри-ка, вон Вера, — Смеляков поспешил ухватиться за возможность уйти от темы, в которой не мог найти твёрдой почвы для себя.
— Ой, мальчики, простите, что задержалась так сильно, — она подошла к ним лёгкой походкой и чмокнула каждого в щёку. О чём беседуете?
— О разном, — улыбнулся Жуков.
— Борис открывает мне глаза на мир, втолковывает, почему не любит людей, — сказал Виктор, стараясь вложить в эти слова побольше иронии.
— Вот уж неправда, — Жуков обиженно покачал. — Я к людям никакой нелюбви не испытываю. Я тебе про толпу говорил, а не про людей… Это не есть одно и то же.
— Так, мальчики, — Вера взяла их обоих под руки и потянула за собой мимо музея Ленина к Красной площади. — Давайте гулять, пока погода позволяет. Сентябрь уже на переломе, скоро наступит такая слякоть, что не захочется носа высовывать из дома.
— Вот ты не соглашаешься со мной насчёт толпы, — продолжил Борис, поглядывая на Виктора, — а между тем, не будь толпы, не произошло бы многих неприятностей… Посмотри-ка налево, — сказал Борис, когда перед ними открылась Красная площадь.
— Смотрю, — послушно сказал Смеляков.
— Вот здесь, — Борис указал рукой на угол улицы 25-го Октября [39] , — раньше стояла церковь.
— Где?
— Видишь пустое место? Тут была церковь. Теперь здесь общественный туалет устроили. Да-с…
39
Никольская улица.
— Ты сейчас о чём?
Борис едва заметно покачал головой:
— Эту церковь, как и многие другие храмы, снесла обезумевшая толпа. Не мыслящий человек, не представитель цивилизации, а толпа. И я уверен, что толпа готова снести что угодно.
Виктор с удивлением посмотрел на Жукова:
— А тебе-то что? Мало ли сколько всего за долгую историю человечества сломано. Тебе церквей жалко? Ты разве верующий? Разве ходишь туда?
— А ты думаешь, что ценить и уважать надо только те места, куда ты ходишь? — губы Бориса вытянулись в насмешливую улыбку. — Вот мы с тобой опять вернулись к разговору о культуре… Знаешь, есть такая вещь как синдром оккупанта.