Случайная знакомая
Шрифт:
Что и говорить, извещение было не из приятных. И хотя старый разметчик ничего не имел против самодеятельного искусства и совсем не собирался противопоставлять свою скромную персону певцам и танцорам, тем не менее в его радужном настроении произошел какой-то спад, и он забыл даже спросить, на какой день переносится его свидание с председателем обкома.
Но то, что забыл Иван Петрович, хорошо помнил Александр Александрович.
В час ночи в квартире Сырокваши раздался резкий звонок. Люди жили в этой квартире тихие. Днем они работали, ночью спали, и неурочный трезвон переполошил
— Что случилось? Где горит?
Но это был не пожар. Это звонила Шурочка.
— Иван Петрович, — сказала она, — вы хотели встретиться с Александром Александровичем. Он очень рад и ждет вас в пятницу в два пятнадцать. Это время вас устраивает?
Ночной звонок вызвал в сердце старого Сырокваши раскаяние.
«Вот ты лежишь и спишь, — говорил он себе, — а в это время где-то бодрствует человек, который думает о тебе, желает тебе добра».
Это раскаяние увеличилось еще больше в пятницу утром, когда в телефонной трубке снова раздался Шурочкин голос:
— Александр Александрович просил напомнить, что сегодня в два пятнадцать он ждет вас у себя.
К часу дня Иван Петрович был готов к свиданию. Он вышел из квартиры с теплым, хорошим чувством к Александру Александровичу, и он бы донес это чувство до кабинета председателя, если бы новый звонок по телефону не возвратил его с лестницы. И вновь, как и в прошлый раз, у аппарата была Шурочка:
— Александр Александрович просит извинить его. Сегодня он вас принять не сможет. В два часа ему надо быть в ВЦСПС.
После этого звонка Ивану Петровичу уже не хотелось больше встречаться с Александром Александровичем. Да и зачем? Он бы не смог теперь быть откровенным с ним, не смог бы рассказать ему ни про свою дочь, ни про своего зятя. А идти с жалобой на председателя завкома тоже не было никакой надобности. После ссоры с Сыроквашей предзавкома быстро отошел, и, хотя дело было хлопотливым, он не поленился, сходил в курортное управление, затем в Центральный комитет союза и переписал Ивану Петровичу путевку из «Чистых ключей» в «Светлану».
В пятницу вечером Сырокваша уехал на юг, а в час ночи в его квартире раздался очередной звонок. И хотя к телефону подошел не Иван Петрович, а его сосед, Шурочка ласково задала свой привычный вопрос:
— Вы хотели встретиться с Александром Александровичем? Он очень рад и ждет вас во вторник.
Сосед Сырокваши был человек молодой, веселый, любопытный. Соседу было интересно узнать, чем могут окончиться все эти телефонные перезвоны, и он не стал отказываться от свидания с председателем. Но нового, по-видимому, ничего не предвиделось. Со вторника свидание было перенесено на пятницу, с пятницы на вторник.
Иван Петрович заканчивал уже на юге курс лечения, он давно помирился с зятем и скоро должен был вернуться назад, а в его квартире по-прежнему дважды в неделю звонит телефон и веселый молодой сосед спрашивает у Шурочки, как у своей старой знакомой:
— Как дела? Что сказал Александр Александрович?
И Шурочка, не чувствуя в вопросе иронии, милым, приветливым голосом отвечает:
Н о ч ь ю: Александр
У т р о м: Александр Александрович просил напомнить вам…
Д н е м: Александр Александрович просил извинить его, но сегодня он не сможет встретиться с вами.
Сосед слушает и подсмеивается над незадачливым помощником Александра Александровича, а этому помощнику хочется только одного: чтобы Александр Александрович выглядел в глазах членов профсоюза чутким, отзывчивым человеком.
Бедная Шурочка по молодости лет не учитывает того обстоятельства, что чуткость не профессия, а свойство человеческого сердца, и если такого свойства нет в председательском сердце, то его уже ничем нельзя заменить: ни телефонными звонками, ни ласковыми пожеланиями «доброго утра» от имени этого самого председателя.
1950 г.
Шоколадный набор
Федор Максимович Кириллов заболел гриппом. И грипп-то был какой-то ненастоящий, бестемпературный. Врач попробовал уложить больного в постель, а тот ни в какую:
— Пройдет и так.
Озноб и в самом деле начал проходить, зато появились новые неприятности. Старший мастер стал хуже видеть. Возьмет в руки чертеж и не может его прочесть. Вместе с терапевтом к Федору Максимовичу стал приходить из поликлиники и врач по глазным болезням. Врачи были заботливы, внимательны, а болезнь тем не менее прогрессировала. И вот вскоре наступила трагическая развязка. Федор Максимович просыпается как-то, а вокруг густой мрак.
«Неужели все еще ночь?» — подумал больной.
— Маша-а, Ма-а-ша!!
Федор Максимович слышал, как жена вбежала в комнату, он знал, что она стоит уже рядом, и не видел ее.
— А ну зажги свет, — робко сказал он, еще надеясь на что-то.
И хотя на дворе стоял яркий весенний день, Маша включила электрическую лампу. Не надеясь на электричество, она открыла окно и подвела мужа к самому солнцу, но мрак не рассеивался.
Федора Максимовича отправили в больницу. Он провел там неделю, вторую, а вокруг по-прежнему темным-темно. Ни синего неба, ни пурпурного заката. Розовое, голубое, зеленое — все скрылось, исчезло. Это было так страшно, что сильный, крепкий пятидесятипятилетний мужчина как-то сразу сдал, опустил руки, перестал сопротивляться болезни. К нему обращается врач, а он не отвечает, молчит. Его приглашают в процедурную, а он отказывается идти:
— Зачем? Все равно зря.
Когда больной оказывается во власти полнейшей апатии, ждать успеха в лечении трудно. Поэтому врачу больницы пришлось заниматься не столько глазами Федора Максимовича, сколько его душевным состоянием.
«Эх, если бы как-нибудь раззадорить старика, разбудить в нем интерес к жизни!» — думала врач Виктория Викторовна.
И тут на помощь врачу пришла Каля Сазонова, маленькая девушка из второго пролета. Вообще токари не забывали Федора Максимовича и нет-нет да и навещали его в больнице. Придут, принесут папирос, фруктов. Шепотом поздороваются, шепотом попрощаются.