Случайному гостю
Шрифт:
— Прошу извинения у Хозяйки и обязуюсь исполнить требование во имя четырёх земель, — проскрипело существо и отвесило скупой поклон.
— Мы свидетельствуем об услышанном, — сказали из разных углов Вода и Огонь. — Во имя Матери матерей, слово сказано.
— Слово услышано, хвала Богу, — довольно сказала бабушка. — Тебе разрешаю взять здесь треть растущего в земле, — обратилась она к существу. — Но не более.
Существо состроило на личике скорбь.
— Так ты похож на кобольда, — радостно сообщил я. — Или на мандрагору, пропавшую такую, с гнильцой.
Существо зыркнуло на
— А то как же, — сиропно сказала ей бабушка. — Попантруй их тутай. Моя урода. Лесик, мы уходим, как я оденусь. Нам не место тут на полчаса.
— Не иначе, как за сурпрызой, — отозвался я.
— Свою нашла давно, — тонко заметила бабушка и надела тёткину куртку.
— Ну и где тот клад? В пенале? — спросил я, ожидая шпильки.
— То ты, моё золотко, — заявила бабушка. — Правдывая сурпрыза…
И мы, после того как бабушка с кряхтением натянула сапоги, вышли на галерейку.
— Деяние! — сказала бабушка, обернувшись на пороге и захлопнула дверь за собою. Из квартиры донёсся грохот и шипение. Что-то хлопнуло. Потянуло дымом.
— Как Зоня с Яной обойдутся без своих цурпалок [150] в горах? — довольно спросила бабушка. — Вот что тайна и загадка.
— Я помню ещё несколько загадок и одно обещание, — обратился я к звёздам. — Я вас, бабушка, слушаю внимательно, вы ведь не соврали?
Небо было темно и пусто, луна красовалась в дымке — к морозу. Город затих в предчувствии вифлеемского утра, ожидая светлый праздник, словно пастушки в древней пустыне — зная, радость грядёт. Завтра, завтра, завтра — теперь, иногда, это слово кажется мне злым…
150
подпорок
Галерейка чернела угасшими окнами, затянутые в верёвочные корсеты вечнозелёные стерегли подступы к квартирам владельцев. В лунном свете бабушка выглядела моложе и беззащитней — несмотря на рост и усугублённый тёти-Жениным «дутым» пальто объём.
— Думала про слова твои, — сказала бабушка и внимательно посмотрела мне в лицо. — Не ждала что скажешь: «Врёте». То для бабушки подарунек шпециялный. Да? Приятно!
«Благоразумнее всего помолчать», — мелькнула у меня заполошная мысль, и я захлопнул рот.
— Это хорошо, очень, — одобрила бабушка, — молчание — ступень к знанию.
Я покашлял в пространство. Для поддержания беседы.
— Я знала заранее, что ты родишься… — продолжила она.
Я кивнул.
— С помощью магии… Мне стало известно. Ранейше. Это я захотела того. Сотворила провокацию событий. К личной выгоде. И… и…
Из кухни донёсся грохот и писк.
— И не у одной меня было то желание, — слова вылетали у бабушки изо рта призрачным парком, словно душа на старых картинках. — Должен понять — мне было знание… Мы все, вся фамилия, имеем то знание. Родившийся зимой будет великим… — и она слегка стукнула кулаком по столбику галерейки.
— Но я родился осенью, — возразил я, — осенью, бабушка.
— Вас родилось трое, — холодным и бесцветным голосом произнесла она и покрепче ухватилась за
Из кухни жахнуло светом, словно кто-то включил мощную вспышку. В нос ударил запах марганцовки и противный душок кипячёной воды, в квартире что-то скрипнуло надрывно. Окна мигнули ещё раз, затем угасли, а потом — кухня засветилась тёплым сиянием, озарив галерейку и нас с бабушкой.
— Нам пора, Лесик, — устало сказала бабушка и провела по моему лицу кончиками пальцев, они были горячими. — Даже мне невыносимо не спать столько. Нам пора. Всё сказано.
— Вот и нет, — сказал я проследив как мои слова уплывают паром куда-то к луне.
— Прошу? — удивилась бабушка и отпустила ручку входной двери.
— Что за такая кровь — высокая? Все о ней столько говорят. Мы ведь не гемофилики…
— Тутай тши вопросы, — рассудительно заметила бабушка и плотнее натянула беретку, — на который ты не знаешь ответ?
— На первый, — покорился я.
— Кхм, — значительно сказала бабушка. — Высокая кровь не совсем ихор [151] , но похожа.
— Всё так понятно, — обратился я к уснувшему двору, — женские чары…
— Следует склониться перед знанием, — сразила меня взглядом бабушка. — Уже идём.
Мы вернулись в дом.
Квартира встретила нас теплом и недавним проветриванием, вереница рождественских запахов сплясала хоровод, щекоча носы. Можжевельник, ягоды, корица, сушеные яблоки, тушеные овощи, мандарины, хвоя…
151
божественная кровь у древних греков
— Христос народился, Лесик… — сказала бабушка и поставила сапоги в угол.
— Славим его, — отозвался я. — Дайте уже какие-то тапочки…
— Думаю, они в кухне, — раздумчиво сказала бабушка. — Поспешай.
— Вот куртка, новая, не… — начал было я, разглядывая подозрительно помолодевшую куртку на вешалке.
— Я ведь сказала — достану, — улыбнулась бабушка. — Сноси здоровый. Но что там с холодильником? Тревожусь!
Кухня встретила нас торжеством чистоты и благостью уюта. Стёкла в её двери не дрожали. На «фиранках» не осталось и следа копоти. Моряки с голландками успокоились на покрытых, мимическими трещинками-морщинками, кафелинках. Раковина, похоже, радовалась сама себе, кран не капал. Камин исчез, обратившись вновь старой печкой.
Пол уютно рдел вишнёвым и полосатился половиками. Стол был убран, холодильник, вернувшийся к нам из объятий каменной глыбы, приветливо скрипел мотором.
Следы с пенала пропали и трещина на мраморной столешнице тоже. Помандеры, покачиваясь над дверями и окнами, источали дух Рождества, стойкий и счастливый.
По телевизору, восставшему из аквариумного кошмара, шёл концерт из Варшавы, с помехами. Некто подпевал польский текст на музыку Леграна. Бабушка поставила на телевизор утюг. «Снег» исчез. Анна Герман раскланивалась под шквал аплодисментов.