Случайному гостю
Шрифт:
— Какая-какая? — переспросил я тревожно.
— Такая, как ты не бываешь, — равнодушно заметила бабушка, — сосредоточона…
— Будете говорить со Старой Книгой? — злорадно осведомился я. — Творческих успехов. Уж она вам подскажет, — я пошевелил ногами в тапках и прогнусавил:
— В сорок третьем году вы забили мыша, теперь у вас отвалилась голова — вот и не суетитесь…
— В том годе, что ты сказал, мышей не было — их поели раньше, — сказала бабушка и со вкусом отхлебнула компоту. — Удался! — сказала она. — И каблуки не носили. Обувь была деревляная — стукалки. Она поправила волосы. — Ну, ты раскладывай сер… салфетки, — обратила
— Чары скоротечны.
— И салфетки превратятся в белых мышей, — вставил я. — Недоеденных в войну…
— Гадула бессовестна! — сказала бабушка и вышла.
— Да, имечко редкое, — сказал я ей вдогонку. — Меня зовут не так, между прочим.
— Мама, я нашла лимоны! — прокричала тётя Женя. — Мы тут их и порежем…
И из комнаты донесся смех…
Король-падуб, печальный зеленый великан, на полгода простившийся с Белой богиней, пришел вот уже несколько месяцев тому. Тёмные дни явились вместе с ним. Остролист, падуб, ilex — означает зиму и запад, сосна одна или множество — символ осени и юга, дуб — вестник лета и севера. Эти деревья и кусты все ещё видны на вытертом гобеленчике над тахтой. Я люблю гладить его ладонью, он прохладный и полон уютной гладкости. В середине — там, где чёрный пруд с посеревшими от времени лилиями — тщательно подштопанная дыра, след от случайной пули; дыру в гобелене зашили, а пуля, пуля до сих пор в стене, с сорок третьего года. Часто, когда я сижу на тахте, я слышу, как она ворчит там, среди кирпича и извести, вся сплющенная — это итальянская пуля, убивать тут она никого и не собиралась, все вышло per caso, и она приносит извинения настолько, насколько может принести их пуля. «Scusi!!! Но кто мог знать, что случится так?! Торчать в стене сорок лет! Stupidamente! Лучше бы её съела ruggine! Vero!»
«Весна» окончательно прокашлялась и решила показать «Вокруг смеха». Слышно, как бабушка в соседней комнате хлопает шкафом и звякает печной заслонкой.
Из дальних комнат доносится зловещее хихиканье, что-то шуршит и щёлкают ножницы.
Я снуюсь вокруг стола и рассовываю салфетки в специальные кольца — веночки из гвоздик. Давным-давно похожие надевали невесты.
Снег за окном усилился, свеча начинает пускать маленькие искры…
В ванной тётя Зоня выключила воду, заработал фен, «Вокруг смеха» пошло маленькими точками.
«Всё равно смотреть нечего, — подумал я, — мультики кончились».
Зоркость редко дар радости. Наш Дар — предвиденье. Три четверти будущего. Ещё мы всегда в состоянии узнать мысли ближних.
И все мы видим призраков — они разглядывают нас в ответ безо всякого стеснения. А ещё мы видим тень смерти. И, с Божьего позволения, множество иных знаков — счастливых и не очень. Способны, например, привлекать, во всех смыслах этого слова — но не навсегда, преумножать мудрость — или же ухудшать память, знаем лучшее время для превращений — хотя и недолгих… Мы врачуем, но не исцеляем.
Люди стараются держаться от нас подальше, да и мы предпочитаем скрытность. Слава Всевышнему, о нас известно довольно мало, если не считать того, что у нас отлично приживаются как чёрные, так и разноцветные кошки, легко растут цветы и травы, плохо сохраняются деньги и зеркала и очень быстро перегорают лампочки.
Да, и ещё. Редко кто из мужчин доживает у нас до старости.
Если бы это прочла бабушка, она бы сказала, помимо обязательных «линух» и «звыклые глупства», что видим мы только чужую
Если это никому не вредит, делай, что хочешь, ведь если это будет злой поступок, он вернется к сделавшему его троекратно.
Окрещённые ножи на столе — к большому несчастью.
Как все-таки странно — я путаюсь в суффиксах, геометрия не смогла оставить в моем сознании сколь нибудь заметного следа, но всё, что продиктовано, как именует бабушкины слова тётка, «галиматясом» — я запоминаю сразу и навсегда…
Стоило мне отвернуться от стола и закончить с салфетками, как нотку оживления внесли тётя Женя и бабушка. Они вошли в кухню с двух сторон. В руках у бабушки был кошелёк. Тётя Женя несла три здоровенных блюдца с тоненько нарезанными лимонами и улыбалась.
— Кто-то скрыжовал [125] ножи? — с порога, подозрительно поинтересовалась бабушка и щелкнула «поцелуйчиком». — Тебе, Лесик, нечего делать?
— Почему это сразу Лесик? — воинственно спросил я, поправляя салфетку в кольце.
Тётя Женя поставила тарелочки с дольками лимона на стол, передвинула несколько мелочей, потрепала меня по волосам и вышла. Она всегда подёргивала меня за седую прядь на макушке, видимо, надеялась вырвать её или инстинктивно, по-парикмахерски — закрасить. Бабушка вздохнула. Из тёткиной комнаты донеслось хихиканье Яны в телефонную трубку.
125
скрестил
— Был тут на самоте, — продолжила наступление бабушка, воровато оглянулась на дверь и начертила щепотью правой руки в воздухе некий знак. Запахло озоном, абажур качнулся — круг света проплыл над столом, играя прозрачными тенями от бокалов, ножи вернулись в исходное положение. — Один, — угрожающе подчеркнула бабушка, поправив гемму.
— Я в одиночестве размышляю, — заявил я, двигая вилки. — А вот вы, как посмотрю, играете с ножами…
— Раны Господни! — сказала бабушка. — Я… — и она поддёрнула рукав.
— Их сделали гвоздями… — вставил я быстро.
— Хм?! — отозвалась бабушка. — Такого научили в школе? Но ты скажи — на каком уроке?
— А вам зачем? — осведомился я, подозревая подвох.
— Приду слушать, узнаю новое, — светски сказала бабушка и отбросила прядь со лба — перестала сердиться.
— Вас не пустят, — безапелляционно сказал я и передвинул карпа поближе к центру.
— О! То категорычно, — протянула бабушка и прошлась вдоль стола, из кошелька она достала сухие рыбьи чешуйки и разложила их под тарелки — к деньгам. — Почему не впустят?
— Вы не пионер! — нашелся я, и торжествующе хихикнул.
— Но ты весёлек, — добродушно сказала бабушка и поставила на стол подставку с зубочистками. — Я не пионэр, оттого что я не хлопак. Была бы пионэрка.
— Триста лет тому назад, — подытожил я и ухватил немного паштета.
— Не надо кусочничать — проговорила бабушка, значительно, выделяя букву «ч». — Триста лет назад пионэров брали за янычарув.
— Они и сейчас такие самые. Зверюги. Людоловы, — согласился я.
— Был один… — сказала бабушка, неожиданно оказавшаяся рядом со мной. — Ты ничего не делал… такого… нечестивего? — спросила она многообещающе.