Слуга злодея
Шрифт:
За ним выбрел и сам Лазаревич — как был босиком и в длинной полотняной рубахе, через кою просвечивали его голые красные колени.
Деревня лежала по берегам речки, будто сморенное жарой коровье стадо. Одна изба спряталась в крапиве по окна, другая по крышу, а третья почти залезла в речную воду, опустив туда, видно для пробы, один угол.
Крестьянский сын, уже достаточно взрослый, чтобы ходить в штанах, катал по улице обод от тележного колеса, толкая его перед собой изогнутой железной полосой. От железного свиста качались листья берез. Штаны у сорванца были без шнурка и падали к ногам, обнажая
Когда он пробегал мимо Лазаревича, штаны упали в пятый раз.
— Иди сюда, — сказал Лазаревич. — Научу, как сделать, чтобы и колесо катилось, и штаны не падали.
Сорванец остановился. Лазаревич выдернул из ворот шнурок для подтягивания щеколды и протянул ему:
— Меняю шнурок на твою железную полосу.
Малец посмотрел на Лазаревича, на шнурок, на колесо, которому грозила участь остаться и без полосы и без свиста.
— Самая выгодная сделка, — уверил Лазаревич. — Подвяжи штаны, а мне давай твою свистульку.
Ему было стыдно. Давно ли он ворочал миллионами, а теперь меняет на ржавую железку шнурок, за который худая баба и мусора из своей избы не даст.
— Одной рукой кати обруч, а другой свисти в два пальца, — пояснил он. — В промежутках можно еще сопли вытирать.
Находчивость господина в мокрой рубахе ошеломила мальца, а последнее соображение просто убило его. Он схватил шнурок и отдал полосу Лазаревичу.
Свистя, как пароходка Черепановых, он брызнул кособокой деревенской улицей вниз к реке. Колесный обод далеко обогнал его, и обе руки были свободны и для соплей и для свиста. Счастье широко и ясно освещало его конопатое лицо.
Лазаревич вернулся во двор и велел Касьяну, прятавшемуся от жары в чулане, сделать из железной полосы наугольник.
Чрез четверть часа пришел Калентьев, держа в руке дверной крючок.
— В деревне нет ни единого циркуля, — сказал он. — Здешний кузнец имел редкий случай получить в сотоварищество свое особливое понимание ценности циркуля. Но циркуля у него нету, а дверной крючок нашелся. Только вдобавок к яйцам он запросил еще пятак.
Лазаревич с сомнением посмотрел на дверной крючок, соображая, сойдет ли он за циркуль.
— Я тебе велел принести циркуль, а ты подаешь мне дверной крючок, — сказал он.
— Хороший крючок, — уверил его Калентьев. — Отменно прочный. Таких даже в Санкт-Петербурге не найдешь.
Лазаревич все еще сомневался, но монету ему в конце концов подал. И как он монету подал, все сомнения у него пропали. Предмет, за который уплачены деньги, надо непременно пустить в дело.
Калентьев же долго думал, в каком кармане у него лежит другой пятак, полученный от кузнеца на сдачу за яйца. Как бы не стали звенеть друг о друга. Однако так и не вспомнил и, дабы не искушать судьбу, засунул монету в сапог.
Касьян, исходя потом и беззвучными ругательствами — чтобы господин Лазаревич не слышал, — склепал наугольник и крючок так, что оный лежал поверх наугольника.
Главный знак масонства, причем собранный по третьему градусу, был готов. Лазаревич
Масонский символ теперь горел, будто солнце на закате. В таком виде стоило его лишь показать смертоубийце, и дрожание его чресел будет неодолимым, как у колдуна, коему принесли его собственное снадобье, которым он умертвил своего соперника.
Лазаревич переоделся в свою самую добрую на нынешний день одежду — дорожный плащ с оторванным наполовину воротником и левый чулок. Вместо утерянного правого была онуча.
Фетинья взяла в руки деревянный гребень.
Теперь голова у Лазаревича походила на раскидистую кочку, зато видно было, что чесаная.
Лазаревич, торжествуя, взял в руки символ масонства и шагнул за ворота. Он был полон решимости сейчас же объявить истинного убийцу своего квартиранта, в высоком положении коего он ни минуты не сомневался. Аргументы у него давно созрели и начали истекать ядовитым соком, доказательства, совершенно убийственные, имелись. Главное же он был полон отвагой, как выставленная под ливень лоханка — дождевою водою.
Деревня от зноя лежала при смерти — нигде не было ни звука, ни какого-либо шевеления.
Только свист конопатого носился над обрывом реки, и от него зудело в ушах.
Внезапно в другом конце деревни взвился к небу пыльный ураган, внутри которого стучали копыта. Кажется, приближалось огромное, невиданное в этих местах стадо коров. Минуту спустя ураган отнесло в сторону, топот стих и выяснилось, что коровы больше похожи на лошадей. Тем более что на них сидели всадники.
Лихой отряд медленно поехал по деревне. Впереди трясся подстриженный горшком казак в бекеше, с саблей на поясе и в красных сапогах. На самой макушке у него была еще и шапка, тоже красная. Сшитая из церковных покровов, она горела на солнце, будто огонь в печном устье.
И только Лазаревич успел подивиться на парчовую бекешу и шапку под палящим солнцем, как всадник сошел со своей лошадки возле дома, где квартировал полковник Белобородов. Лошадь тут же прислонилась к забору, поспешно дыша всем своим большим брюхом.
От ворот, шатаясь, бежал полковник с мокрой от ледяной воды головою. От него плыли струйки тумана, а в глазах еще светилась мутная желтоватая брага.
Казак поприветствовал его тычком в нос, и полковник радостно ухватился за его проворный кулак, дабы второго приветствия избежать да свое ликование по случаю прибытия сего шута в красных сапогах изъявить.
— Царь Питер Педорович! — что есть мочи крикнул выскочивший вперед татарин.
Лошадь казака упала на колени.
— Мать моя, Пугачев! — сказал Лазаревич и, пряча за спину масонскую улику, смело отступил задом во двор.
Глава пятьдесят третья
Рубль утонул, а царь спасся
Непьющих русских первым делом заносят в книгу при всеобщей переписи мучеников. Тяжело им жить на свете. В любом приличном месте заканчивают трапезу, расписываясь носом в тарелке. А ежели ты не умеешь рисовать такие вензеля? Да тебя и на свете нет и никогда не было! А уж если ты не способен выпить дюжину ковшиков пива, тебя и козел с обломанными рогами в сотоварищи не возьмет.