Слуга злодея

Крашенинников Александр

Раскольник Пугачев не то что пива, а даже кумыса не пил, страшась, что кумыс развяжет ему язык и он назовет себя Петром Первым, а не Третьим. Но как жить в суровой для непьющих действительности России, как заполучить назад престол, отобранный у тебя нетрезвыми людьми? Если ты ни разу не лежал под столом, то никак.

Посему едва войдя во двор, Пугачев обнял сотоварища своего Белобородова, прося прощения.

— Ты должен понимать, Ваня, что в деревне живут одни староверы, — проникновенно сказал он ему. — Они хмельной

дух за пять верст чуют, тебе ли не знать. А ты вышел из ворот — у меня лошадь упала. Меня здешняя амбарная мышь перестала бы уважать, ежели бы я в твою пьяную рожу не заехал.

— Прости и ты нас, батюшко, — со слезами на глазах сказал Белобородов. — Получили известие, что ты вскорости к нам будешь. Так растрогались, что не могли сдержать себя, — и он широкою рукою показал на внутренность двора.

Ватага отдыхала. Один лежал на большой куче навоза, прикрыв лицо от солнца высохшей коровьей лепешкой. Другой устроился под брюхом валявшейся посреди двора свиньи, и трудно было разобрать, кто из них кто. Третий опрокинулся на спину, широко и безмолвно раскинув рот, и мохнатый цыпленок старательно что-то клевал в его черных зубах.

Пугачев взошел на крыльцо и крикнул:

— Коровка, запирай ворота!

Белобородов вылил себе на голову ковшик воды, чтобы из глаз не переставало течь.

Запорожский казак Коровка в шароварах, куда поместилось бы пятеро Пугачевых, с треском захлопнул ворота двора, так что закачался намертво врытый столб.

Другой казак уже распахивал двери избы, неся в одной руке шаньгу со сметаной, огромную, как колодезная крышка, а в другой царское питие — суповую чашу с пуншем.

— Так-то! — сказал Пугачев, принимая чашу и поднося ко рту.

Его тяжелый мужицкий кадык заволновался, ползая от подбородка к груди и обратно. Широкая лазоревая лента на его груди пошла скарлатиной — и ей досталось пунша.

Белобородов, стоя сбоку и сзади, плюнул под ноги от такого расточительства.

— Теперь приступим к делам государственным, — выхлебав чашу, сказал Пугачев и повернулся к дверям в избу.

В избе тоже прошел татарин: лежали кто, свесив голову в подпол, кто, держа в руках загнетку, будто верный щит, кто, забившись в угол меж стеной и печкой, куда и веник не входит.

— Где хозяин избы? — только и спросил Пугачев, войдя.

— Струсил и бежал, — ответил Белобородов. — Живет в бане. Каждый день предлагаем вернуться.

На столе были разлиты пахучие озера, объедки напоминали Уральские горы.

Мухи, ошалев от предложенного им пиршества, роились, как пчелы.

В ушах стоял звон, от вони дышать было трудно, как на высокогорье.

Коровка кинулся очищать стол.

— Докладывай дислокацию, — приказал Пугачев Белобородову.

Доклад был короток, как ругательство. В Ачитской крепости отрезают уши, Михельсон давит с востока, Турция вместо денег шлет приветы.

— Деньги должен

был доставить посыльный по фамилии Минеев, — сказал Пугачев. — Где он?

Белобородов вспомнил про обоз екатеринбургских рублей и протрезвел так, что схватил полотенце вытереть глаза. От обоза остался один рубль, да и про тот не было известно, где он находится.

— Приведи этого… Вертухина! — крикнул он своему присному любимцу яицкому казаку Двоякому.

Вертухин вошел, когда допивали второй жбан пива, сваренного Двояким позавчера и припрятанного. От хмельного духа войско, лежащее на полу, опять начинало шевелиться.

По знаку его высочества Вертухин подступил к столу. Он был одет форменным тузом: французский кафтан, шелковые чулки. И пахло от него не пивом, а прихваченными в покоях светлейшего князя Григория Потемкина благовониями.

Как никак все-таки аудиенция у его высочества, воскресшего после двенадцати лет загробной жизни.

Вновь обретенный царь Вертухину не понравился. Прежний, сказывали, без устали играл на скрипице, а то прыгал на одной ноге, словно кузнечик, и согнутою коленкою толкал своих генералов под зад столько раз, сколько бывало на них орденов.

Не то был этот царь. Ему бы дрова рубить — крепкорук, силен и размашист. А уж бородой он не далее как вчера дымоход прочищал — черная она была, как непогода. Не паркетный житель, в цари не годится.

— Скажи, досточтимый, — обратился к Вертухину Белобородов, — откуда у слуги твоего Кузьмы появился обоз денег?

— Какой еще обоз? — в свою очередь спросил великий душезнатец, еще вчера все разведавший. — Разве деньги могут возить обозами? Нельзя ли посмотреть на это диво.

Белобородов понял, что протрезвел не окончательно.

В наступившей тишине только мухи злобно и со страшным звоном ныряли в опустевшие ковши.

— Я могу показать такую деньгу! — крикнул вдруг Двоякий.

Тут и Белобородов вспомнил, что оставшаяся от обоза деньга лежит где-то в огороде.

Пугачев поднялся, от гнева черный, как его угольная борода.

Всей толпою повалили в огород.

В огороде Чирьева произрастал Батум. В зарослях подсолнечника, будто в бамбуковой роще, прятались кабаны, под лопухами размером с печную заслонку толпами бегали куропатки, а двухаршинная крапива дрожала под натиском земляных червей, огромных, как змеи.

Пугачевцы заблудились с первых шагов. Вскорости в реке, текущей пониже огорода, кто-то начал с треском бить рукой по воде и кричать о помощи.

— Да нам вот сюда надобно! — крикнул Двоякий и показал рукою в проход к отхожему месту.

— Неужто деньги у вас хранятся в говне?! — грозно воскликнул Пугачев.

И опять стало тихо, как перед ураганом.

— Там только образец! — нашелся Белобородов.

Но оказалось, что рубль до говна не дотащили. Он подпирал дверь отхожего места.