Слуги Ареса
Шрифт:
– А что не уходишь? Некуда?
Елизаров неопределенно пожал плечами.
– Пару раз поступали предложения. От бывших подследственных, как ни странно.
– Чего ж тут странного?
– улыбнулся Гущин.
– Такой опыт, такие связи... Профессионализм всегда в цене.
– Цена разная бывает.
– Ух, щепетильный ты наш! Надумаешь службу оставить, сообщи. Подберем что-нибудь подходящее. Не ущемляя... угрызений!
– Генерал сделал сложное движение пальцами правой руки, долженствующее, по-видимому, изображать это самое "ущемление угрызений".
–
– Все нормально. Прижился.
– Ты им доволен?
– В целом - да. Потенциал есть. Может выйти толковый...
– Не получится, увы! Намерен я его забрать.
– Причины?
– Две. Первая - в "Национальном оружии" местечко освободилось, пора ему настоящую карьеру начинать. Вторая - вокруг дела, ну, того, с книжкой, жареным скоро запахнет, и нечего ему туда лезть.
– Поясни, - прищурился Елизаров.
– Только без протокола, начальник!
– рассмеялся Гущин.
– Вот, взгляни.
Он протянул Елизарову реферат диссертации. Полковник быстро пролистал брошюрку.
– Интересно, интересно...
– пробормотал Елизаров, задержавшись на абзаце, отчеркнутом красным карандашом.
– Интересно?
– фыркнул Гущин.
– Да, это очень интересно!
– Что это - 39К7?
– Это?
– переспросил Гущин.
– Это грехи, Володя. Это старые-старые грехи, у которых очень длинная тень. И в этой тени спрятано много фигур.
Некоторые до сих пор остаются влиятельными. И опасными. Поэтому я полагаю, что мы с тобой не доживем до того дня, когда подробности этой истории станут широко известны.
– Загадками говоришь.
– Иначе не могу, ты уж извини. Впрочем... Конец семидесятых помнишь хорошо?
– Помню.
– Славное, спокойное время... Афганистана еще не было, а была уверенность в завтрашнем дне, зубы лечили бесплатно и колбаса по два двадцать... Тихое время! В этом кабинете сидел Коркин, а над Корки - ньгм - Щелоков. И стрельба на улицах города не могла привидеться и в кошмарном сне... Помнишь?
– Ну помню, помню!
– Тысяча девятьсот семьдесят восьмой год. Неожиданная и необъяснимая отставка Кирилла Мазурова. Был такой член Политбюро, помнишь? В этом же году самоубийство молодого по тогдашним меркам секретаря ЦК Федора Кулакова, спустя полтора года - странная автокатастрофа в Белоруссии. Помнишь?
– Ты Машерова имеешь в виду?
– Да. Петр Машеров, кандидат в члены Политбюро, правая рука Мазурова. Большие люди были, а, Володя?
– Этих фамилий в книжке нет.
– Там много чего нет. Многого и многих. В сущности, эта книжонка всего лишь попытка заглянуть в тень. В тень, которая возникла в конце семидесятых и которая накрыла нас всех сейчас. Политический процесс, дорогой мой Володя, имеет колоссальную инерцию, прямо как асфальтовый каток под гору. Особенно когда катится в такой тени, почти в темноте. А тот, кто со стороны, или почти со стороны, заглядывает в эту тень - обычно и попадает под этот каток. Я не хотел бы видеть своего сына в этом качестве.
–
– Исполнителя ищи. Ни в коем случае не дальше.
А если слишком хлопотно - постарайся прикрыть дело. Спусти на тормозах. Прижмут - уходи. Без работы не останешься - гарантирую.
– Спасибо, подумаю.
– Думай, думай. И порешительнее... думай. Время такое - резкости требует. Или, как всегда, побаиваешься?
Елизаров не ответил. Он окинул взглядом невысокую представительную фигуру своего собеседника, пожал протянутую руку и подумал про себя:
"Конечно, всегда боялся и до сих пор боюсь.
Больше всего я боюсь стать похожим на тебя".
Генерал давно ушел, а Елизаров долго еще сидел за столом, размышляя над советом приятеля.
"Как бы я поступил, попадись мне такое дело году в восьмидесятом? Н-да... Энтузиазма бы не испытал, это точно. Как Васька сказал? Старые грехи".
Полковник взглянул на фотографию, что лежала под стеклом в центре стола. Любительский снимок - не очень резкий, мутноватый. Молодое улыбающееся лицо, танкошлем, сбитый на затылок, солнечный блик от закрепленного на броне трака...
Старший лейтенант внутренних войск Николай Владимирович Елизаров погиб в Карабахе весной восемьдесят девятого года. Где-то там и лежит вместе со своим экипажем...
"Теперь мне даже рисковать нечем. И выиграть я ничего не могу. Точнее, что бы я ни выиграл, ничего меня не устроит. Даже грехи замаливать бесполезно. Есть просто интересы сегодняшнего дня.
Должно быть, так живут на войне - только сегодняшним днем. Сейчас в этой стране многие так живут. И чтобы попасть на войну, нет необходимости ехать в Чечню, в Абхазию или куда-нибудь еще.
Достаточно просто понять, что ты живешь только сегодняшним днем. А в прошлом одни грехи и потери, а на будущее тебе плевать. Хочешь ты этого или нет - вопрос не главный. Об этом даже думать не стоит".
XIX. ГРЯЗНАЯ РАБОТА
"На видном месте за спиной полковника Риваса висел старый плакат с фотографиями его брата, майора Александра Риваса, и нескольких других высокопоставленных сальвадорских офицеров - все они погибли при взрыве подложенной террористами FMLN в вертолет бомбы. Я упомянул, что был другом его погибшего брата. Тень печали промелькнула на лице полковника Риваса, когда он вспомнил о гибели брата в пламени взрыва".
Степанов положил журнал на стол, встал и прошелся по комнате. Бурный летний дождь сплошным потоком заливал окна, и в квартире царил приятный полумрак. Струи воды оплавлялись на стекле причудливыми разводами, и смотреть на эти ежесекундно меняющиеся картины было приятно.
"Значит, его звали Ривас. Александре Ривас... И он был нам абсолютно не нужен. А нужен был Эрнесто Корадо - командир бригады специальных операций GOE. Тогда он уцелел, потому что задержался на совещании на авиабазе в Илопанго. И нам еще на два месяца продлили командировку... И сделали его мы только в ноябре, в дни штурма Сан-Сальвадора.