Слуги этого мира

Мира Троп

Пошатываясь, Помона приблизилась к зеркалу вплотную и заставила себя опустить руку, чтобы осмотреть налившийся кровью глаз. Благо, он остался на месте. Но Помона увидела в отражении совершенно незнакомые серые стены и свое лицо в их обрамлении, и уставилась на него.

Легенды обрисовывали Посредника как человека внушительного, удивительного, с какой стороны ни посмотри. Но по какой-то причине в его законных покоях стояла бледная женщина, которая при свете единственной свечи вполне могла сойти за измученного пытками пленника. На ее взмокшее округлое лицо налипали жидкие темные волосы, веки покрывала

сине-фиолетовая сетка сосудов, а в уголках узких карих глаз притаились трещины морщин.

Она хрипло втянула воздух, закатала рукава блузы со следами земли на запястьях и еще раз провела по лицу влажной рукой. Неровная кожа сползла вслед за ладонью почти до подбородка.

Помона никогда не шила и не ткала себе платья и блузы, надеть или снять которые было можно только с чужой помощью, поэтому в момент расслабила шнуровку спереди и скинула одежду на пол. Она смывала с себя ужасы тревожной ночи, повернувшись к зеркалу спиной: не хотела подглядывать за собственным телом, которое от недостатка мужских ласк давно затянулось дряблой коркой. Она хотела как можно скорее завесить его мешковатой блузой и юбками.

Помона с ужасом ждала часа, когда Стражи во все услышанное объявят о своей ошибке и проводят ее обратно к родительскому дому. Закрывая глаза, она видела смеющиеся взгляды поселенцев. Помону больше не оставят в покое, и никакие ткани ее не спасут. Не было еще в истории Нового мира никого, кто прославился бы столькими неудачами.

Старый мир вымер.

Голос Стража зазвучал у нее в ушах так отчетливо, что она подпрыгнула и оглянулась по сторонам. Пусто. Конечно. Это всего лишь воспоминание, само по себе ожившее в ее воспаленном мозгу.

Помона действительно слышала на уроках про смерть Старого мира бесчисленное количество раз, но никогда Стражи не давали вразумительно ответа, как так вышло и откуда взялся мир, окрещенный Новым. Однако вчера один из них сказал нечто такое, что никогда до него не произносил в школах ни один Страж: к этому был как-то причастен Посредник.

Час от часу не легче. Это обдумать стоило явно не с той головой, с какой поднялась сегодня с постели Помона.

Она оделась и убрала таз с туалетного столика. На нем одиноко лежал деревянный гребень. Помона перекинула спутанные черные волосы через левое плечо и заставила ценой жизни нескольких волосков повиноваться зубцам. Еле как причесавшись, машинально потянула за ручку одного из ящиков, чтобы прибрать гребень, и с удивлением обнаружила, что тот не пуст.

Она взяла в руки стопку плотного пергамента из ящика и быстро пролистала – чисто, ни одного выведенного чернилами слова. Письменных принадлежностей рядом тоже не оказалось, зато пергамент на ощупь совсем не походил на тот, который Стражи раздавали в школах. Помона была готова поспорить на сезонный урожай, что не держала прежде в руках ничего подобного.

Она убрала находку на место, открыла соседний ящик и удивилась еще больше: от стенки до стенки он был забит аккуратно сложенными в ряды мелками, теми самыми, которыми дети в Пэчре рисовали на досках и камнях. Стражи выдавали их редко, по большей части из-за бесполезности: вокруг было не так уж много булыжников, а разукрасить их хотелось всем. На стенах своих домов родители

рисовать не позволяли, для пергамента мелки не годились. Детям ничего не оставалось, кроме как крошить их, разбавлять водой и разукрашиваться самим в разные цвета с ног до головы получившейся смесью. Надо ли говорить, в каком восторге от детского творчества были взрослые.

Любой ребенок, оказавшийся на месте Помоны, подумал бы, что отыскал сундук с сокровищем. Но истинное сокровище ожидало Помону в ящике ниже, третьем, шириной с два предыдущих. Она отказывалась верить своим глазам: здесь были мотки первоклассно обработанного войлока, льна, шерсти, хлопка, шелка, тростника и даже крапивы. Она протянула к заготовкам для великолепных тканей мелко дрожащие руки, чтобы удостовериться, что перед ней не мираж. И убедилась, что это восхитительная реальность, как и оказавшийся здесь же челнок, ткацкая рама и бердо.

Помона разглядывала необыкновенную находку долго: близился рассвет. Она с большим трудом заставила себя вернуть клубки на место и уже потянулась к книгам, которые обнаружила на полке прямо над головой, но отдернула пальцы и переглянулась со своим отражением: из глубины каменных коридоров до нее донесся грохот приближающихся шагов.

Помона кинулась к свече, но широкий шаг Стража превзошел все ее ожидания: она хотела подчистить все следы своего бодрствования и прыгнуть в постель, но Страж переступил порог комнаты в ту секунду, когда от ее дыхания только накренился огонек свечи.

Они уставились друг на друга. Извивающийся дымок потянулся от обугленного фитиля наружу, будто хотел покинуть место, где зависла неприятная пауза.

Это был все тот же Страж со шрамом и крайне строгим, дрожащим в глазницах взглядом. Он нисколько не удивился ее бодрствованию. От части потому, что при всем своем умении передвигаться бесшумно намеренно поднял топот, предупредив о своем скором визите. Надо думать, на случай, если она была все еще занята туалетом.

Его взгляд вскользь коснулся фитиля свечи и вернулся к залившейся краской Помоне.

– Пожалуйста, не пытайтесь вынести зажженную свечу за пределы этой комнаты. Мы не терпим в замке любые источники огня. Здесь свеча исключительно для вашего удобства.

– Почему не терпите?

– В замке живет дерево, – процедил он. – Ваша комната – единственная в своем роде, ибо до нее ветви не дотягиваются. Пусть свеча всегда здесь и остается.

Он прищурился, как бы давая понять, что догадывается о побеге, мысли о котором так или иначе приходили ей в голову. Помона не нашлась с ответом и отвела глаза.

– Желаете завтракать? – спросил Страж тогда.

– Скажи, у тебя есть имя?

Впервые на памяти Помоны отчужденное выражение в глазах Стража подернулось удивлением. Однако оно появилось и тут же исчезло, как выбиваемая кремнием искра.

– Это имеет значение? А впрочем… Если настаиваете, Ти-Цэ.

– Вот как, – ляпнула Помона, только чтобы сгладить углы своего неприличного любопытства. Поразило ее не столько необыкновенное имя, сколько наличие его как такового.

– Так значит, Ти-Цэ, – неуклюже пробормотала Помона, раскачиваясь с пятки на носок. – Да. То есть… Да, я бы…