Слуги Государевы. Курьер из Стамбула

Шкваров Алексей Геннадьевич

— Поутру, — ты пироги-то, пироги бери, угощайся, — показал рукой Арсеньев и продолжил, чай прихлебывая, — дам тебе казаков, лошадей возьмете сменных и поспешайте. Сильно болеет князь Урусов. Дотянет ли до весны… Я думаю, что тебе, Веселовский, лучше застать его живым. Он начальник добрый, справедливый. Напутствует тебя.

Веселовский вдруг вспомнил о Манштейне.

«Неужто он? — подумал капитан. — Только к чему теперь все это».

Головой кивнул в ответ Арсеньеву да пирогом занялся, чтоб не отвечать ничего. Так и просидели молча весь вечер. Каждый думал о своем. Пожилой уже, с брюшком, Арсеньев в душе завидовал молодому офицеру, что вызывают того в Петербург.

«Служба

столичная ждет, небось, а здесь… тоска смертная, как на краю земли. Живешь от обоза до обоза, от курьера до курьера. А с тех пор, как башкирцев замирили, так и курьеры почти перестали ездить. Хотя грех так думать. Капитан вон семьи лишился здесь, в степях проклятых. Молодой, пускай едет. Может, найдет еще счастье свое. А мы уж как-нибудь здесь свой век доживем». Так и сидели они. Круглолицый, лысыватый, весь в сеточке морщин, в одной рубашке по-домашнему, подполковник Арсеньев без мундира и шпаги совсем не напоминал того сурового вояку, что выходил перед строем. Веселовский изредка посматривал на него, узнавая какие-то черты покойного Тютчева, с которым они так же вот сидели зимними вечерами в Карповке. Только вся семья его была рядом. И Машенька еще была жива… Господи, как давно это все было!

А наутро выехал Веселовский в сопровождении трех казаков. Каждый вел на поводу еще одну лошадь. Поспешали. Дни были еще короткие, и хотя солнце начинало пригревать уже по-весеннему, но морозец прихватывал. Ни одной живой души по пути не встречалось. Белое безмолвие окружало их. Ночевали прямо в степи. Казаки устраивали высокие сугробы, защищавшие от ветра, разводили костер, готовили что-нибудь горячее на ужин, а после ложились спать, зарывшись в снег. Один оставался у костра караулить сон товарищей. Сколько раз, заворачиваясь на ночь в теплую шубу, Веселовский с благодарностью вспоминал атамана Могутного, его казаков и солдат-уфимцев. Так дошли до Орской.

В крепости долго не задерживались. Переночевали в тепле, провианту взяли, да снова в путь.

Казаки иногда останавливались, лошадей осматривали. Выковыривали у них сосульки из ноздрей, да сами глотком водочки согревались. И дальше. Так верста за верстой, день за днем.

За Татищевой крепостью и дорога оживилась. Стали попадаться обозы, команды солдатские, скакали курьеры, ехали офицеры в кибитках, переселенцы в санях — мужики с бабами и детьми. Росла и укреплялась Оренбургская линия и войсками, и простым народом, которому предстояло осваивать, пахать и засеивать дикую прежде степь.

В Самару прибыли, когда уже вся природа дышала весной. Звонко срывались капли с искрящихся на солнце сосулек, снег стал рыхлым, мокрым. Вязли в нем копыта лошадей. Потеплело. На деревьях набухали почки. Веселовский даже скинул шубу и ехал в одной епанче. Ну вот, наконец, и дом воеводы самарского, где располагалось начальство Оренбургской экспедиции. Простился Веселовский с казаками, сопровождавшими его всю дорогу. Отпустил. А сам, передав поводья драгунам, что караулили двор Урусова, направился к князю. В передней сидел молодой статный поручик, адъютант начальника экспедиции, и чем-то неуловимо похожий на него. Слегка раскосые глаза и скулы, выдававшие восточную кровь, создавали такое впечатление, а может, он был просто родственником князя. Правда, Веселовский не расслышал его имя, думая о предстоящей встрече.

— Его сиятельство весьма болен, господин капитан, — между тем говорил ему адъютант, — однако он предупредил меня, что вы должны прибыть. И он вас ожидает.

Веселовский шагнул через порог горницы и остановился. Урусова было не узнать. Куда делся тот поджарый, деятельный генерал, усмиривший орды башкир. Перед Веселовским

лежал на кровати, укрывшись стеганым одеялом до подбородка, старый изможденный больной человек.

— Ну, здравствуй, Веселовский, — голос Урусова был еле слышен. — Вишь, как меня… помру скоро, наверное.

— Здравствуйте, ваше сиятельство, — у Веселовского запершило горло. То ли от волнения, то ли от спертого, наполненного какими-то нездоровыми запахами, воздуха комнаты, где лежал больной. Он кашлянул. — Ну что вы, … ваше сиятельство. Весна уже. Скоро вы поправитесь, встанете, в степь поедете. Вот увидите, как…, — и оборвал фразу, заметив, что князь вытащил из-под одеяла высохшую руку и подал знак ему замолчать.

— Не надо, Веселовский. Я знаю, что скоро умру. Так что не утешай меня. Я старый солдат и смерти не боюсь. Рано или поздно — это случается со всеми. Речь сейчас не обо мне. — Урусов говорил с трудом, задыхался.

— Посмотри на столе, — князь шевельнул рукой, показав, — там лежит приказ из Военной Коллегии, подписанный фельдмаршалом Минихом. В нем сказано, что волей Правительницы нашей при государе Иоанне Антоновиче, Анны Леопольдовны, тебе надлежит прибыть в Петербург. — Князь замолчал. Было видно, что ему не хватало сил даже говорить.

— Ваше сиятельство, — Веселовский видел состояние князя, — может, мне удалиться? Вы отдохнете, а потом меня снова вызовете.

— Нет, — решительно отверг Урусов и даже слегка приподнялся, — другого случая может и не будет. Не перебивай. Тебя ждет пожалование на другую службу, в другой полк. Может, это связано с тем, что я писал в Петербург, подавая прошение на Высочайшее Имя наградить тебя достойно за то сидение в осаде супротив Карасакала. А может и нет. Там на столе, — Урусов снова указал рукой, — найдешь письмо от полковника Манштейна. Оно адресовано тебе. Может, это что-либо прояснит. Забирай письмо и… прощай капитан. Думаю, не свидимся более. Все нужные бумаги, тебя касательно, я заранее подписал. Возьмешь у адъютанта.

Князь откинулся снова на подушки. Дышал тяжело.

— Ступай, капитан. Бог тебе в помощь! — Урусов прикрыл глаза обессиленный, и Веселовский понял, что аудиенция закончена. Он поклонился, прошептал:

— Прощайте, ваше сиятельство. Благодарю за все, — и тихонько вышел, унося с собой письмо Манштейна.

Все бумаги, и правда, были готовы. Веселовскому выдали даже причитающееся ему жалование. Князь Урусов позаботился и о том, чтоб капитану выделили кибитку с ямщиком.

А в дорожном пасе значилось, что едет он в столицу по государевым делам, к фельдмаршалу Миниху, а посему надлежит на всех почтовых станциях предоставлять капитану Веселовскому сменных лошадей. Тут же и возница явился к капитану — разбойничьего вида мужик, в полушубке заячьем, в шапке мохнатой. От ушей весь бородой черной заросший. Варнак, да и только.

— Когда выезжать изволите, барин? — Просипел простуженно. Глаза карие, со смешинкой, смотрели открыто.

— Завтра и поедем. Прям с утра. — Веселовскому нечего было делать в Самаре. Хотелось только уединиться да письмо Манштейна прочитать. Ну, и не в ночь же выезжать. На ночлег определился тут же, в доме воеводском. Отужинал с офицерами гарнизонными да в светелку отведенную ушел. Там, в тишине, зажег свечки, сел, наконец, письмо вскрыл. Манштейн был немногословен.

«Дорогой друг!

Кажется, все получилось. Приезжай в Петербург, на месте разберемся. Многое изменилось со времени нашей последней встречи. Князь Урусов подавал прошение о заслугах твоих да писал о постигшем тебя еще одном горе. Прими мои запоздалые соболезнования. Жду в столице. Твой Манштейн».