Слуги Государевы. Курьер из Стамбула
Шрифт:
— Карасакал здесь, говорит. А в остальном врет, басурманин, — Лощилин сплюнул. — Казак самарский, что к нам доскакал, сказывал, они когда в крепость ворвались, всех порешили. Даже в плен не брали. Ни детей, ни баб. Им полонянки сейчас не нужны. Обуза одна. Им в степи уйти надобно. Потом свое набрать надеются. Набегами дикими, — и вниз крикнул:
— Передай, пес, своему хозяину, аур баш [22] , что здесь гарнизона стоит российская и казаки донские. Мы крест целовали на верность Государыне нашей, а потому вас, бунтовщиков,
22
Большая голова (башкир.).
— Хорошо сказал, — Веселовский даже улыбнулся. — А про князя откуда знаешь?
— Да не знаю я ничего. Просто сказал, чтоб страха нагнать, — казак развел руками.
— Поган урус, шайтан, — все вертелся на коне башкир, горяча его плеткой. — Карасакал все сожжет, всех смерти предаст страшной. А твой Урус-князь далеко еще. Помочь не сможет. — Накричавшись, башкир понесся обратно.
— А у тебя, Лощилин, семья есть? — вдруг ни с того ни с сего спросил капитан.
— Не-а, — зевнул в ответ казак. — Все недосуг было. Все воюю. С малых лет со шведами, потом с калмыками, а то с ногаями, с турками, да с татарвой, а теперича с энтими.
— И никого не любил никогда?
Лощилин вдруг нахмурился. Головой покачал. Молвил не сразу:
— Была зазноба. Только давно очень. Даже, порой, не знаю, была аль нет. Всего-то день да ночь с ней знаком был. Только в душу запала она мне. Хоть и грех это.
— Почему грех-то? — не понял казака Веселовский.
— Да не нашенска она была. Не православная.
— Турчанка, што ль?
— Не-а. Чухонка. Давно это было, капитан. Со шведом мы тогда воевали, в землях чухонских. Встретил раз я девку… Ох, и хороша была. Статна, светловолоса, голубоглаза. Влюбился разом. Только сотня наша ушла из деревни и боле туда не возвращалась. А другой встретить Бог не сподобил, — вздохнул Лощилин и замолчал, отвернулся, бороду гладил ладонью широкой. Молчал и Веселовский. Удивлен был. «Вот ведь как бывает, и не подумал бы, что Лощилин-то суровый — и тот любил когда-то. Да видно, и до сих пор о том вспоминает».
— Готовятся, капитан, башкирцы, — атаман показал на степь плеткой, прерывая молчание.
— Вот и начнется сейчас, — задумчиво произнес Веселовский, отвлекаясь от своих мыслей. — Давай, Лощилин, к казакам, прими команду над всеми, прапорщик Касторин молод еще, растеряться может. Стрельба только залпами, шагов на сто, не более. Бить наверняка. Часть людей поставить на перезарядку фузей. Чтоб быстрее залпы получались.
— Хорошо, капитан, — казак, переваливаясь на кривых ногах, поспешил к своим.
Башкиры, получив отказ, постояли еще немного и, видимо, повинуясь общей команде, пошли на приступ. Лишь одна группа, человек пятьдесят, обступившая Карасакала, осталась на месте. В визге, пыли, топоте копыт неслась к крепости башкирская конница. Шагов за двести вдруг все остановились, вытягивая
— Пригнись, братцы, — раздался зычный голос Лощилина.
В воздухе запели стрелы. Урона почти не было. Все спрятались, и, просвистев в воздухе, стрелы воткнулись в дерево частокола или просто перелетели его, упав на пустынный крепостной двор. Еще несколько залпов убедили башкир, что вреда они русским не причиняют. Тогда орда взревела и снова бросилась вперед.
Ну вот и долгожданные сто шагов. Одновременный залп двух пушек, начиненных, кроме пороха, обрезками железа старого, да полусотни фузей произвел опустошительный урон среди башкир. Около сотни раненных и убитых повалились на землю, дико ржали кони, получившие свой заряд свинца. Башкиры закрутились на месте, что дало возможность перезарядить пушки и фузеи.
— Взводи курки. Прикладывайся. Пали! — раздавался звонкий голос прапорщика Касторина.
«Молодец, — подумал Веселовский, — неспужался».
Второй залп был еще страшнее первого. Оставляя павших, орда поскакала назад. Перед крепостью лежали людские и конские тела, ползали в стонах раненные, поднимая руки и моля о помощи. Вдогонку отступавшим прогремело в третий раз.
Лощилин подбежал к Веселовскому:
— Кажись, первый штурм отбили. Скоро снова пойдут. Поджигать будут.
— Откуда знаешь? — не отрывая взора от башкир, спросил Веселовский.
— Дык, который год одно и тож. Сколь уж раз пришлось и в осадах сидеть, и в поле рубиться, — отвечал казак.
— Потери есть?
— Почти нет. Двух солдат, что зазевались, стрелами зацепило, да мужика во дворе достало. Но легко, на излете уже.
Было видно, что башкиры готовятся ко второму штурму. Большая часть их спешилась. Перебирали стрелы в колчанах, обматывали чем-то, костры разжигали. Какая-то группа отделилась и ускакала в степь.
— Из чего они костры складывают? Где в степи-то дерево берут? — поинтересовался капитан.
— С собой кизяк возят. Навоз сушеный — верблюжий, конский, овечий. Любой. А он горит отлично. Чтоб воды скипятить али стрелы поджечь, то в самый раз.
Сотни две башкир выдвинулись пешими вперед, разделившись на три группы. Одна, более скученная, расположилась напротив ворот, остальные две, вытянувшись цепью, были слева и справа. Но все держались поодаль, вне досягаемости прямого залпа осажденных.
— Сейчас начнут стрелы поджигать, — пояснял их действия Лощилин. И точно, лучники стали опускать обмотанные паклей наконечники в огонь, а далее пускать их в направлении крепости, особо и не целясь.
— Данила, — сказал Веселовский атаману, — передай казакам, кто метко стреляет, пусть выбивает лучников.
— Сделаем.
Теперь часть стрел утыкалась прямо в ворота или деревянный частокол оборонительных валов, а часть, запущенная выше, перелетала вовнутрь и падала на двор. Некоторые попадали на соломенные крыши, моментально воспламеняя их.
Казаки тщательно прицеливались, и то один, то другой лучник, уже приладив горящую стрелу на тетиве, вдруг опрокидывался назад.
Веселовский все чаще оглядывался назад и видел, что крестьяне, покинув определенную им для наблюдения часть крепости, бросились тушить свои дома.