Слуги Государевы. Курьер из Стамбула
Шрифт:
— Помню, Данила.
— Крепко засела она во мне. Сколь уж лет прошло, а помню все, как день вчерашний.
— Она с мест здешних была, что ль?
— То-то и оно. Руоколакс деревня их называлась. Я было запамятовал, да атаман собирал сотников, бумагу читал от фельдмаршала. Рек про деревни, что под поиск наш подпадут. Имена чужие и не выговорить, язык сломаешь. А как услыхал я знакомое, так пот аж пробил. Вспомнил зараз. И девку ту, и… как подумаю про набег наш казачий, — голову опустил казак, замотал.
— Погоди-ка, — Веселовский поднялся, приказ взял от полковника Каркателя, лоб наморщил, вчитывался. — Ну-ка, ну-ка… Раутярви, Руоколакс… точно, Руоколакс. Есть такая деревня. И мне она в поиск назначена. Так
— Эх, сколь времени-то утекло… Да и суженую… кем суженую?
— Богом, Данила, Господом нашим, — серьезен был капитан, — то судьба твоя, путь твой. Господу нашему угодно было, дабы вновь ты здесь оказался. А про набег, про поиск наш не горюй. Ты своих казачков придержишь, а я за драгунами присмотрю. Раз Богу так угодно, то встретишь свою… как звали-то зазнобу? Помнишь?
— Помню, Алексей Иванович, — казак даже распрямился, словами добрыми окрыленный, — Миитта девку звали. Миитта.
— Ну так и найдем твою Миитту. Может, поженишься, наконец, — по плечу похлопал, — не тужись, казак. Пойдем почивать, поздно уже, утро вечера мудренее.
«В минувшую субботу получена ведомость, что на сих же днях посланная в неприятельскую сторону от полка донского войска атамана Серебряка, состоявшая из 250 казаков и калмык, да в 50 человек драгун, партия счастливо и добычей немалой возвратилась. Та партия, в бытность свою в неприятельской стороне, немалый там поиск и разорение причинила. А именно начав от деревни Коргалы до Руколакскирки, и даже до реки Вуоксы с 60 верст, и в правую сторону к Нейшлоцкому уезду, около всех тамо лежащих больших заливов и озер неприятельских более трехсот деревень в конец разорено, и сысканное там сено и хлеб все без остатку сожжено, причем один при Руколакс-кирке в лесу состоявший неприятельский караул 12 человек разбит, тако ж в полон взято 20 человек, а прочие около тамошних мест жители сколько возможно далее на острова, по озерам лежащие, убегали»
Майор Кильстрем поставил в строй всех, кто только мог держать оружие. Тринадцатилетние подростки и шестидесятилетние, а то и древние старики составляли войско его. В Руколаксе оставил Кильстрем Пекку Ярвинена, поручив ему защищать близлежащие деревни и хутора, а сам подался в Петерскирку, куда уже были набеги русские. Там, в полумиле, его собственный бустель находился. Отсидеться хотел майор. Добро свое защитить.
Было у Пекки человек сорок. Из них дриблингов малолетних половина, а половина стариков с ружьями древними. Много ль навоюешь. Старики-то — охотники знатные, стрелять метко умеют. Только что с того? У Врангеля корпус был целый, пушки, кавалерия, а вона вышло как.
Пекка отрядил стариков караул в лесу поставить, а сам с малолетним ополчением близ кирхи разместился. Совсем дряхлый пастор Якоб Ланг, что крестил еще Пекку, да и многих из тех, кто собрался сейчас воевать, смотрел на них с сожалением великим:
— Попробуй, Пекка, сохранить жизни этим детям. Наша Финляндия сколь бедствий вынесла в прошлую войну, нечто опять все сызнова. Думай, Пекка, думай.
Думал Пекка, да только все случилось само. Старики, в лесу караул державшие, бой приняли неравный. Хоть и метко стрелять могли, одного казака убили, а троих ранили, однако обошли их калмыки спешенные, порубили — перерезали всех.
Рассыпались казаки с калмыками по хуторам ближайшим, грабить начали. Правда, жителей не трогали, убегать дозволяли. Лощилин крепко сказал накануне поиска:
— Обывателя, крестьянина не трогай, а то…, — плетью погрозил. Калмыцкой старшине то ж повторил отдельно:
— Добыча будет. А людишек не трожь, окромя тех, кто стрелять будет.
В Руколакс казаки и калмыки ворвались сразу с двух сторон. С визгом пронзительным,
— А ну стой! — казаков раздвигая, выехал вперед Лощилин. — Толмача сюда.
Карел с Хийтолы, с партией ушедший, к сотнику пробрался.
— Перетолмачь им, что пусть оружие положат. Крови не хотим. Фураж возьмем, хлеба, скота сколь-нибудь. Но не вчистую. На жизнь оставим.
Карел перевел. Малолетки на пастора оглядывались да на Пекку Ярвонена. Лощилин сразу приметил этого парня. Выделялся он средь воинства своего. И постарше был, и покрепче. Да и фузею держал в руках уверенно, как солдат бывалый. Взгляд острый, прямой, без тени страха. Переглянулся Пекка с пастором, тот кивнул ему, чуть заметно.
— Положите ружья, — приказал Пекка. Малолетки с радостью выполнили. Побросали тяжесть на землю, сами отошли в сторону. Тут и драгуны подъехали с Веселовским.
— Ну, — спросил капитан, — слава Богу, кажись, без крови обошлись.
— Кажись, — перекрестился сотник. — Эй, Епифан, — позвал Зайцева, — возьми толмача и с казаками отправляйся фуражировку производить. Да, проследи, брат, что б не озоровали. Час на все даю, не боле. Уходить надобно. Да, скажи еще, чтоб калмыки вышли из деревни. Пусть на околице постоят. Настороже. Казаки добычей поделятся. Мое слово!
— Это по душе мне, есаул. Не сумлевайся, прослежу, — обрадовался Зайцев.
Казаки частью разъехались, частью остались рядом с сотником. Калмыки, приказ получив, языками зацокали удивленно, но лошадей развернули и медленно тронулись.
Мальцы финские теперь сидели кружком. Сил на ногах стоять у них не было. Напряжение страшное испытали, на волосок ведь от смерти побывали. Матери со всех концов деревни бежали детей своих защищать. Казаки и не мешали. Самим грустно стало. Своих матерей вспомнили.
— Вот антихристы экие!
— Ты про кого так, Гриша?
— Про шведов, вестимо, окаянных! Кто ж детей-то малых воевать с нами посылат! Изверги!
— Да-а-а, Господь уберег нас. От греха отвел.
— Верно. Господь да сотник наш, Данила Иваныч, вовремя ввязался. А то б… калмыкам-то все едино. Да и наши… могли и налететь в горячке.
А матери финские детей расхватали, к груди прижали. Как же хотелось им спрятать кровинушек своих, заслонить от беды смертельной, что пришла с этими бородатыми людьми, казаками страшными, калмыками дикими да регулярством, из драгун состоящим. Настороженно смотрели матери на Лощилина и Веселовского, взглядом чутким, сердцем материнским понимая, — от них, от этих вот. двоих все сейчас зависит. Как услышала Миитта выстрелы первые, в лесу раздавшиеся, захолонило в груди. Бросилась бежать сразу, без оглядки. В Руоколаксе первых казаков увидела. Аж остановилась от неожиданности. Смятение охватило. Все в голове бедной смешалось. Страх за сына, память о том самом Даниле, что полюбила ночью зимней. Сначала спряталась за сараем, увидела, что казаки ведут себя смирно, по дворам разъезжают. По улице проскакали еще какие-то всадники. Совсем диковинные. В шапках остроконечных, войлочных, раскосые, коренастые, с луками, на конях мохнатых, низкорослых. Таких никогда еще не видела Миитта. Пропустила их, дальше бросилась. На площади, возле кирхи, уже другие матери стояли, своих сыновей расхватав. Видела Миитта и своего Пекку. Рядом с пастором стоял он. Выбежала Миитта и прямо к сыну. Обняла. Зарыдала. Жив, слава Господу, жив! Ощупала. Целехонек был. Ни царапины.