Слуги Государевы
Шрифт:
— Ну ты кто будешь то? — начал офицер.
— Поручик князя Волконского полка Сафонов Андрей Дмитриев сын, из дворян.
— Я не про то. — недовольно. — Кто ты есть по сути своей?
— Я?
— Ты, ты!
— Слуга государев, а кто еще?
— Не слуга ты государев, а клятвопреступник.
— Это почему же?
— Потому что указы царские нарушаешь. Оттого ты здесь. — руками обвел.
Андрей опять осмотрелся по сторонам. Помолчали.
— Не озирайся. — прервал молчание офицер — не боись, не для тебя приготовлены, — инструменты имея в виду, — Сказано тебя не пытать.
Андрей начал сбивчиво рассказывать. Офицер слушал молча, не перебивая. Сафонов дошел до того места, где он Фредберга увидел, запнулся.
— Ну и далее? — поинтересовался офицер.
— А далее, дал я ему в морду, он за шпагу и… — рукой махнул.
— А почему ты был уверен, что его видел. Там. С девкой этой?
— Не уверен я, — вздохнул Андрей, голову опустил виновато, — только он это! — и посмотрел в глаза допрос снимавшему.
— Уверен, не уверен, он, не он. А чего не побег, и не сказал: «Дело мол и слово государево!» А? Мы бы взяли вас. Обоих. Допросили — рукой на дыбу показал, — глядишь, кто-нибудь бы и сознался. Или правда, или оговор. По допросу и воздали бы.
— Да зачем мне врать-то? — не понял Андрей.
— Да по разным причинам врут, поручик. Может, тебе его вакансия нужна? А? Ведь ему недавно чин капитанский дали. А может ты за него на то место метил? — ехидно посмотрел.
— Мне? Я? — изумился.
— Тебе, тебе — закивал головой офицер. — Всякое бывает.
Андрей даже сказать ничего не мог на это.
— Ну ладно, иди в темницу, голубь, посиди покудова — отпустили. В дверях уже был, прозвучало вдруг:
— Говоришь, грудь отрезал у девки? — Андрей не ожидал вопроса. Оторопел. Смутился:
— Да. Да, грудь. Одну. Правую.
— Хорошо. Иди с Богом. Позовем, коли надобно будет.
Задумался офицер. Доходили до него уже слухи, про подобное. Нет-нет, да находили неподалеку от лагерей армейских трупы женские. Маркитантки там, шлюхи разные. Изувеченные, как поручик этот сказывал. То казаки в лесу наткнуться, то драгуны лошадей на водопой выводят, а там в водичке, глянь, покойница покалеченная плавает.
— Фредберг. Иоганн фон Фредберг. Тридцать лет от роду. Из дворян курляндских. Бумаги самим герцогом выправлены. В русской службе с начала семьсот первого года. Сразу в этом полку. У Мещерского, после у Волконского. Поручик, затем капитан. Гренадерская рота. Участвовал в делах так, при Эрестфере, при м-м-м, при Мариебурге, Дерпте. Ничего! А по бумагам отличный офицер. Слишком уж отличный… Странно сие… — преображенец отодвинул их в сторону. — Пусть полечиться покудова. После и побеседуем.
Глава 15 Свобода — вещь бесценная
Взяли Ефима казаки городовые, что со Страховым в деревню нагрянули, побили малость, да веревками связали. Опосля пограбили, что можно было — Тихон сам показывал. Злился, мол не богато живешь, вор. Потом избу подпалили и пошли. Ефим брел лошадьми с двух сторон зажатый, про себя думал:
— Слаба тебе, Господи, жена успела с дочкой схорониться. А энти не искали. Скотину жалко. Погорит.
Довели его до Севска.
— Там тебя, милай, и опрашивать будут, и пытать. — проводил его словами добрыми подъячий Страхов — дело у тебя государево, видно вор ты знатный. Там все и расскажешь. А то я лютый больно, запытать могу. На смерть. А на Москве все благочестивые, легко тебе будет — и рассмеялся подленько. Поехали. Ефим на телеге в цепях. Два казака в конвое верхами, третий на телеге. Все глазами зыркал на Ефима, покудова с Тихоном Страховым прощались. Дня через два выпало в поле ночевать. Встали на опушке леса. Коней к деревьям привязали, пожевали, что в котомках было, да спать завалились. Один сторожить остался, тот что все на Ефима смотрел. Никонову то ж горбушку кинули:
— Жри мол.
Лежал он под телегой, с глазами закрытыми, отламывал хлебушек по крошке, жевал медленно. Растягивал. Все про своих думал. Что с ними станет? Собственная судьба была безразлична. Знал, что в покое не оставят. На Руси не спрятаться. Эх, уходить дале надо было. В Польшу.
Шум послышался. На хрип похоже. Стихло. Потом опять. Вроде ворочался кто-то. Шаги послышались. Открыл глаза, перед ним тот казак, что на телеге ехал. Нож в руках. Об штаны вытер и за голенище упрятал. К Ефиму наклонился:
— Слышь, как там тебя, давай, расковываться будем. Порешил я этих.
Так и бежали они вместе. Казак этот, Емельяном звали, из стрельцов бывших. Рассказал, что весь род у него погубили. Все в стрельцах были. Все старой веры держались. Тайно, конечно. Отца, дядю родного, брата старшего, казнили, мать с сестрами и братом другим, меньшим, сослали куда-то на севера, куда и Макар телят не гонял. Один он остался. В Севске казаком записался.
— Да сил больше моих не стало. Смотреть, как над людьми изгаляются. Антихрист правит на Руси, антихрист. — жаловался стрелец бывший.
Этих двоих они прикопали.
— Прости, Господи, душу мою грешную — Емельян перекрестился истово.
Телегу в лесу бросили.
— Не скоро найдут, не скоро хватятся. Мы ж до Москвы должны были…
Ефима в казачий кафтан нарядили, но ехать решили только ночью. Днем в лесах отсиживаться. Добрались до Семенова. В деревню не заходили. На опушке встали. Посмотрел Ефим на пепелище, что от дома, да мельницы осталось, ничего не сказал.
— Как твоих-то найдем? — Емельян спросил.
— Знаю как! Полянка в лесу есть. Моя дочка всегда на нее приходит. Вот подождем там.
— А точно они здеся? Уверен?
— Уверен! — тряхнул головой. И правда. Наташа пришла. То-то батюшке обрадовалась. Плакала. Рассказывала, как скотину из огня вывела, как поселились у бабушки Авдотьи, что бобылихой живет.
— Все едино помирать. Живите уж — сказала бабка.
— Вот и живем, батюшка. Матушка все хворает, как тебя увезли.
— Ничего, ничего, Наташенька. Вишь, как оно все вышло. Добрый человек помог. — на Емельяна показывая, — Мир не без добрых людей. Ты вот что. Ты матушке ничего не говори, чтоб не узнал никто. И бабке Авдотье то ж. Ничего с собой не берите, если только еды самую малость, но тоже это уж ты сама. Чтоб не видал никто. И матери скажи погулять мол пойдем. И сюда. А мы здесь ждать будем.