Слуги правосудия
Шрифт:
— Мы будем здесь, пока у дяди не станет лучше с ногами. А это случится, наверное, на следующей неделе. — Она нахмурилась, считая дни. — Немного дольше. Мы спим в нашем флаере, это ужасно неудобно, но мама говорит, что цены на комнаты здесь — совершенный грабеж. — Она присела на конец скамьи, рядом со мной. — Я никогда не была в космосе, на что это похоже?
— Это очень холодно — даже для тебя. — Решив, что это смешно, она хихикнула. — И конечно, там нет воздуха и почти нет силы тяжести, поэтому все просто плавает.
Она нахмурилась
— Ты понимаешь, что я имею в виду.
Я бросила взгляд туда, где невозмутимо сидела ее мать и ела. Не обращая внимания ни на что.
— На самом деле это не очень увлекательно.
Девочка показала жестом, что это не так уж важно.
— О! Ты любишь музыку. Там дальше по улице сегодня будет выступать певица. — Она использовала то слово, которое я употребила ошибочно, а не то, которое сказала тогда мне сама в доме Стриган. — Мы не ходили слушать ее вчера, потому что там нужно платить. И кроме того, она моя кузина. Или точнее, она — тетя дочери кузины моей матери, что, во всяком случае, достаточно близко. Я слышала ее на семейном сборе, она очень хороша.
— Я хочу пойти. Где это?
Она сообщила мне название заведения, а потом сказала, что ей надо доесть ужин. Я смотрела, как она вернулась к матери, которая лишь подняла ненадолго голову и коротко кивнула, я ответила тем же.
Заведение, которое назвала девочка, оказалось совсем рядом: длинное здание с низким потолком. Вся задняя стена раскрывалась ставнями на огороженный двор, где при температуре плюс один сидели нильтиане без курток, попивая пиво и молча слушая женщину, игравшую на смычковом струнном инструменте, который я никогда прежде не видела.
Я тихо заказала пиво себе и Сеиварден, и мы заняли места за ставнями — они защищали от ветра, поэтому там было несколько теплее, чем во дворе, а к стене можно прислониться спинами. Несколько человек повернулись, чтобы взглянуть на нас, а потом отвернулись более или менее вежливо.
Сеиварден наклонилась ко мне на три сантиметра и прошептала:
— Зачем мы здесь?
— Послушать музыку.
Она подняла бровь.
— Это — музыка?
Я повернулась и уставилась на нее. Она слегка вздрогнула.
— Извини. Просто… — Она беспомощно махнула рукой. У радчааи есть струнные инструменты, довольно большое разнообразие, накопленное на самом деле в ходе нескольких аннексий, но играть на них публично считается несколько непристойным, поскольку играть нужно либо голыми руками, либо в перчатках настолько тонких, что это почти бессмысленно. А эта музыка — длинные, медленные, неровные фразы, которые делали ритм трудным для восприятия радчаайского уха, резкий звук инструмента — была не той, что учили ценить Сеиварден. — Она такая…
Женщина, сидевшая за ближайшим столиком, повернулась и укоряюще шикнула. Успокоив ее жестами, я предостерегающе посмотрела на Сеиварден. На мгновение ее лицо отразило раздражение, которое она испытывала, и я подумала, что придется увести ее отсюда, но она сделала вдох, опустила взгляд на свое пиво и отхлебнула из кружки, а потом молча уставилась
Пьеса закончилась, и публика негромко застучала кулаками по столам. Исполнительница каким-то образом выглядела одновременно и бесстрастной, и удовлетворенной и начала играть другое произведение, гораздо быстрее и громче, так что Сеиварден без опаски прошептала мне:
— Сколько мы собираемся здесь пробыть?
— Посидим пока, — ответила я.
— Я больше не могу. Я хочу вернуться в комнату.
— Найдешь дорогу?
Она утвердительно махнула рукой. Женщина за соседним столиком осуждающе глядела на нас.
— Иди, — прошептала я как можно тише, но, надеюсь, слышно для Сеиварден.
Сеиварден ушла. Это больше не моя забота, сказала я себе, найдет ли она дорогу назад в наше жилище (и тут я поздравила себя с тем, что заперла свой рюкзак на ночь в сейф, — даже без предупреждения Стриган я не доверила бы Сеиварден ни вещей, ни денег), или будет бесцельно бродить по городу, или зайдет в реку и утонет, — что бы она ни делала, это не моя проблема и мне не нужно беспокоиться. У меня была кружка достаточно пристойного пива и вечер песен, которых я никогда прежде не слышала (обещали хорошую певицу). Я ближе к своей цели, чем когда-либо надеялась оказаться, и могу хотя бы на один этот вечер расслабиться.
Певица оказалась превосходной, хотя я не поняла ни слова из того, что она пела. Она появилась поздно, когда здесь уже стало многолюдно и шумно; публика время от времени умолкала над пивом, слушая музыку, а стук между произведениями становился все громче и неистовее. Я заказала достаточно пива, чтобы оправдать свое продолжительное присутствие, но большую часть не выпила. Я не человек, но у меня человеческое тело, и слишком большое количество пива неприемлемо притупило бы мою реакцию.
Я оставалась там допоздна, а потом пошла к нашему жилищу по затемненной улице, встречая то парочку, то троицу, которые болтали друг с другом, не обращая на меня внимания.
В крошечной комнате я обнаружила спящую Сеиварден — она лежала неподвижно, дыхание было ровным, лицо и конечности расслаблены. В ней чувствовалось какое-то не поддающееся определению спокойствие, которое наводило на мысль, что я впервые вижу ее в настоящем, безмятежном сне. На какой-то миг я поймала себя на мысли, не приняла ли она кеф, но денег у нее не могло быть, она никого не знает и не говорит ни на одном из языков, которые я здесь слышала.
Я легла рядом с ней и уснула.
Я проснулась через шесть часов, и невероятно, но Сеиварден все так же лежала рядом и по-прежнему спала. Не думаю, что она просыпалась, пока спала я.
Она может отдыхать столько, сколько сможет. В конце концов, я не спешу. Я поднялась и вышла.
Ближе к медицинскому центру улица стала шумной и переполненной. Я купила у продавца на обочине миску горячей молочной каши и продолжала идти вперед, туда, где дорога огибала больницу и уходила к центру города. Автобусы останавливались, выпускали пассажиров, подбирали других, продолжали свой путь.