Слуги зла

Далин Макс Андреевич

— Ну, отчасти, — сказал Паук. — Хотя они нюхали, конечно. И вид у них был, как бывает у медвежат, когда они катаются на мертвечине. Одуревший такой, шальной. Никому до меня не было дела, так что я спокойно посмотрел, чем это они так заняты. И увидел эту тварь. Лешачку.

Инглорион вздрогнул. Веревка на пальцах орка натянулась в руну «смерть».

— Откуда ты узнал, что это она? — спросил Клык.

— Люди орали «Виват, Государыня!» — сказал Паук. — Ясное дело, кому. Одна ж Государыня у нас, она, гадина из леса. Я, хоть и был

полудохлый, не перепутал бы ее с человеческой королевой, скажем, или принцессой. Потому что она была ни капли не похожа на человека.

«Разумеется, невозможно сравнить Государыню с человеческой женщиной, — думал Инглорион, сжимая кулаки и пытаясь унять нервную дрожь. — Все-таки они — Зло. Они не могут смотреть на чистый Свет. И я не могу тут оставаться, если я не предатель».

— Как этот, не похожа? — спросила Шпилька, мотнув головой в сторону эльфа.

— А разве этот не похож? — Паук осклабился. — Он же совсем как человек. Я его без одежды видел. Он человек на все сто, что бы он там о себе ни вообразил. А тут… даже описать сложно.

— Дива, — вырвалось у Инглориона, и все орки на него посмотрели.

— Дива, — неожиданно кивнул Паук. — Она сидела верхом на белесой твари… но не на лошади, не думайте. Это было не как зверь, а как… как тень зверя в мире теней. Шерсть на нем так колыхалась… туманно… башка — просто голый череп, без зубов, но с глазами, а изо лба росла такая штуковина… Не как рог у коровы, а вроде крученой пики, и тускло блестела. Костяным таким блеском…

«Ничего себе», — пораженно подумал Инглорион, но промолчал.

— А сама… Она была вся закутана в зеленое и серое, но не в ткань, а… — Паук обвел орков взглядом, скинув веревку с пальцев. — Я не сумею описать. Оно дымно так клубилось вокруг, понимаете? А из этого дыма виднелись только голова и руки. Бледные, сероватые… Я голову не рассмотрел особенно, только помню, что глаза у нее были ярко-голубые… цвета неба зимой, в сильный мороз при солнце. Голубые и пустые. И холодные. И огромные. А пальцы длиннющие, сухие, как голая кость, но на самом деле не голая, а… простите, ребята. Совсем я не умею рассказывать. Только смотреть на это было просто жутко…

— Значит, это правда, — не выдержал Инглорион. — Откровенно говоря, я не думал, что это может оказаться правдой. Я разочарован, Паук.

— В лешачке? — спросил Паук, обернувшись к нему.

— В тебе, — сказал Инглорион, чувствуя, как в голос возвращается эльфийская надменность. — Видишь ли, в древних летописях сказано, что рабам Зла не дано видеть Перворожденных в их истинном обличье. Ваша приземленная, низменная природа не позволяет вам проникнуться Светом и Красотой, ваше жалкое сознание оставляет от светлого только страх. Ты видел не Государыню, а собственный ужас перед нею.

Орки переглядывались. Паук усмехнулся.

— Люди толпились вокруг, глядели на эту тварь, как голодные на мясо, но не приближались особенно, — сказал он, глядя на эльфа и перебирая веревочку. —

Они были совершенно ошалевшие, понимаешь? Я думаю, они бы друг друга перерезали, захоти она. Только она… ей не это было надо. Она меня не заметила, хотя могла бы, потому что очень занималась людьми. Чарами. Она их… околдовывала, мне кажется. И на меня у нее не хватило сил — слишком вокруг большая толпа была. Там вся уцелевшая армия собралась, и они все просто в истерику впали, в такой идиотский восторг… Они, наверное, совсем по-другому ее видели.

— Разумеется, они видели иначе, — вмешался Инглорион. — Люди несовершенны, но они все же совершеннее вас. Им открыто чуть больше. Они, во всяком случае, не боятся сил Предвечного Добра.

— Да чтоб я сдох! — фыркнул Паук. — То… та дрянь уж точно не была никаким добром!

— Знаешь, Паук, — сказал эльф, — мне тебя почти жаль. Ты не так плох, как мог бы, и ты, я уверен, не виноват в том, что рожден рабом Мрака. Но ты просто не можешь постичь Истины. Владыка Зла заставляет тебя бояться и ненавидеть, когда рядом появляется нечто из Света…

— Ха, — Паук осклабился. — А ты?

— Что — я? — не понял Инглорион.

— Ты, значит, не из Света нечто?

Орки согласно захрюкали. Инглорион негодующе спросил:

— Почему ты так говоришь? Это же нелепо!

— Потому что тебя я мерзкой тварью не вижу. Человек как человек. И запах этот гнусный с тебя смылся.

Вокруг так развеселились, что эльф окончательно вышел из себя.

— Видишь ли, Паук, — отчеканил он ледяным тоном, который почему-то прибавил общей радости, — я, безусловно, не обладаю той силой Истинно Перворожденных, которая присуща Государыне. Меня огорчает то, что порождения Тьмы готовы принять меня чуть ли не за своего, но я с прискорбием сознаю свое несовершенство. Я вижу, что здесь достаточно боятся Света, чтобы…

— Дурак ты, — заявил Паук с некоторой даже грустью. — Поживем, увидим.

Эта грусть эхом отозвалась в душе у Инглориона.

— Я просто хочу вернуться в Пущу, — сказал он, резко снизив тон и глядя ему в лицо. — Отпустите меня, вам это зачтется.

Орки расфыркались, Паук толкнул его в колено, а Клык сказал:

— Не зачтется. Такие, как ты, если у них в руках есть оружие, не разговаривают с аршами. А насчет лешачки… ты — человек, конечно, на тебя вся эта гнусь действует, но я свои выводы сделал.

— Хорошо же, — процедил Инглорион сквозь зубы, в кромешной досаде. — Я надеялся на ваш ум, способный понимать простые слова, и на зачатки доброй воли — и огорчен своей ошибкой. Я пленник, ладно. Я найду возможность вернуться домой, и тогда вы пожалеете о том, что не прислушались ко мне.

Он встал, ушел в тот дальний угол, где проспал предыдущую ночь, и улегся на тюфяк лицом к стене. Видеть и слышать рабов Тьмы больше не было сил. Орки еще болтали, когда Инглорион заснул.

…Эльф не учел одну-единственную вещь. Сны.