Слушая трио Ганелина. Русский триптих

Дэй Стив

Мне кажется, называть «Ancora Da Capo» двухчастной сюитой не совсем верно. Два исключительных выступления, задокументированных фирмой «Leo Records» в Ленинграде и Западном Берлине, не являются, по сути дела, двумя частями единого целого, а остаются разными импровизированными вариантами структуры «Ancora Da Capo». Откуда я знаю? Мне говорят об этом мои уши. Точнее не скажу – просто я так слышу. Выступления в Ленинграде на фестивале «Осенние ритмы» можно назвать подарком судьбы. Трио Ганелина было единственной русской группой, которую регулярно приглашали каждый год на этот престижный фестиваль. И они приезжали, но не для того, чтобы повторяться, а чтобы играть каждый раз по-новому. Именно это они и сделали, когда отправились в Западный Берлин.

(II) Poco 2

«Росо 2» в три раза длиннее, чем «Росо 1», и начинается фразой из «Kind of Blue» Майлса Дэвиса. Все знают Билла Эванса, и все знают композицию «All Blues», даже если не припомнят названия. Факт в том, что весь альбом «Kind of Blue»

от начала до конца игрался в барах и ресторанах чаще любой другой записи, которая приходит на ум. Как гласит название другой темы этого альбома: «So what?» («Ну и что?»). Много воды утекло по могучей реке Обь в Новосибирске с тех пор, как трио Ганелина записало «Poco-A-Poco» в 1978 году, а за двадцать лет до этого еще больше воды утекло по реке Гудзон в гавань Нью-Йорка. Именно тогда Дэвис, Колтрейн, мистер Эванс, Кэннонболл, Пол Чемберс и Джимми Кобб записали второй дубль темы «All Blues», которая полностью оправдывает свое название. Некоторые люди презрительно относятся к «Kind of Blue», особенно к теме «All Blues», мол, она уже давно превратилась в клише и прочее дерьмо (если я пишу о Майлсе Дэвисе, то вежливость требует использовать его выражения). Он нацарапал первую фразу темы «All Blues» для трубы на обрывке бумаги, и на этом дело кончилось. Я не планирую написать книгу о Майлсе Дэвисе, я просто хочу сказать, что Вячеслав Ганелин, сыграв на рояле похожую фразу перед аудиторией в Новосибирске, хорошо понимал, что среди сибирской публики есть люди, которые опознают источник. «Росо 2» – это не ограбление Соединенных Штатов по-русски. Ничего подобного. Мы видим здесь красноречивое джазовое выступление музыкантов, которые точно знают, как играть эту музыку и обратить ее в свою. Они не стараются играть «под Майлса Дэвиса», но это не значит, что они не могут кое-что у него позаимствовать, чтобы придумать нечто совершенно другое. «Росо 2» проникнуто ключевыми ингредиентами ГТЧ.

Никогда не следует недооценивать мистера Тарасова. Он использует щетки, крупные шлепки по открытому барабану, которые приглушают ритм. «Росо 2» обладает прямым джазовым диалектом в основном благодаря тому, что Владимир Тарасов перетасовывает грув этой темы, будто он долгие годы играл ее каждый вечер в каком-нибудь сибирском клубе. Но я уверен: даже будь это так, он никогда не сыграл бы одну и ту же вещь дважды. Отсутствие контрабаса не имеет никакого значения. Тарасов держит бит по левой руке Ганелина. В середине у него есть соло, сравнительно короткое, совсем не мощное. Он переключается на палочки, закрывает малый барабан, но продолжает удерживать тот же ритм. Когда Ганелин и Чекасин врезаются в его пространство, Тарасов снова переключается на щетки, но нарочно не возвращает третью и четвертую доли роялю и саксофону.

Ганелин и Чекасин похожи друг на друга. Не как личности: все, что я слышал о них, предполагает, что они очень разные. В лучшие годы трио Ганелина – а концерт «Росо-А-Росо» в Новосибирске определенно относится к лучшим годам – взаимодействие между Чека-синым и Ганелиным всегда завершает произведение, потому что два участника заканчивают композиционную импровизацию как единый организм. На этот раз они не гоняются друг за другом, они вместе и по очереди перехватывают фразы у партнера. Музыканты должны быть там вместе – они и есть вместе, но дают свободу друг другу. Вячеслав Ганелин играет короткое соло. Чекасин поддерживает его, но не нарушает. «Росо 2» – это искусство бибопа, оно вышло из джаза и постепенно меняет форму, цвет и звук, превращаясь в новую музыку. Оно не вещает о завтрашнем дне, как это делают «Catalogue» и «Ancora Da Capo», но несомненно выражает одну из основ, которая превратила трио Ганелина в исключительную группу. «Росо 2» вдвое длиннее, чем «Росо 1», потому что Ганелин не торопится развивать свою линию. Эта композиция длиннее шести минут, однако по сравнению с «Каталогом» продолжительностью 46 минут, «Росо 2» лишь миниатюра. Я чувствую, что музыканты не переигрывают, и это очень важно.

Глава 3

Борщ и водка в Ньютон-Эбботе

От моего дома на окраине Бристоля почти два часа езды на машине до дома Лео Фейгина в Ньютон-Эбботе. Я не лихач. Лео говорит, что проделывает это расстояние за полтора часа, и я уверен, что так и есть. Я отсчитываю мили в несколько стадий. По большей части я даю себе возможность сосредоточиться: только звук мотора, ни радио, ни музыки – голова открыта для всевозможных идей. На другой стадии я включаю музыку, и она заполняет всю машину. Я был у Лео несколько раз; вначале едешь по проселочной дороге, затем в районе Тонтона перебираешься на автостраду, а после Эксетера выезжаешь на шоссе А380, которое вьется по холмам до города Торки. Но неподалеку от Торки, на левой стороне дороги, находится гараж, где продаются подержанные «дома на колесах», и я знаю, что я в Кингскерсвелле, совсем рядом с Ньютон-Эбботом.

На этот раз я подождал, пока не выеду на шоссе. На дворе декабрь, но нет ни снега, ни дождя. Небо выглядит будто с перепоя, да еще и с насморком.

Я слушал только одну композицию, «Umtza-Umtza», исполненную в тот вечер, когда трио Ганелина играло «Ancora Da Capo» в Западном Берлине в октябре 1980 года. В последующие несколько месяцев я буду слушать «Ancora Da Capo» снова и снова, а во время поездки я прокрутил этот трек три раза. Постепенно я начал чувствовать, что могу

определить время по ритму, который генерирует саксофон Владимира Чекасина. Но в ту поездку в Ньютон-Эббот меня интересовал только один бис «Umtza-Umtza». В последний раз я его слышал, наверное, лет десять назад. Время от времени, когда я возвращаюсь к записям трио Ганелина, я предпочитаю «Catalogue», «Poco-A-Poco» или «Old Bottles» и редко выбираю «Encores» – пожалуй, у меня есть смутная глупая идея, что это не самый важный альбом трио. Но я был абсолютно решительно настроен вернуться к «Ancora Da Capo» во всех подробностях, а если так, то придется слушать «Umtza-Umtza». Я знаю, что прослушал ее три раза, потому что помню: недалеко от Эксетера, обгоняя колонну грузовиков, я осознал, что этот бис тоже важен. Во-первых, он совсем не похож на «Ancora Da Capo», а во-вторых, он забавный и в определенных обстоятельствах даже смешной – смешной в том смысле, что не мог не вызвать улыбку у берлинцев своим чувством юмора. Почему «Encores» пролежали у меня на полке так долго?

Когда фирма «Leo Records» выпустила ленинградское исполнение «Umtza-Umtza» на виниловой пластинке «Baltic Triangle» в 1985 году, эта композиция называлась «Russian Kaddish». Западноберлинский вариант вышел на альбоме 1981 года «Con Fuoco» уже под названием «The Return of the Prodigal Fun». [2] Дело в том, что, когда Фейгин выпускал этот виниловый диск, он не знал названий бисов; будучи последовательным в своих действиях, он их просто придумал, а раз так, то почему бы не сделать их смешными? В большинстве случаев названия закрепились, но позже, когда у Лео появилась возможность обсудить их с участниками трио, оказалось, что слова «умца-умца» передают звук, которым музыканты обозначали эту тему между собой, отсюда и новое название.

2

Название «Возвращение блудной радости» обыгрывает библейский сюжет о возвращении блудного сына (The Return of the Prodigal Son).

С годами я запомнил на пути к Ньютон-Эбботу каждый километр. На дороге большое движение: машины, десятки белых грузовиков, фуры, автоприцепы – кому нужно тащить автоприцепы в декабре? «Umtza-Umtza» зажата между грузовиками в районе Уэллингтона. Западноберлинская версия похожа на мюзикл, созданный на основе безумного детского театра кукол. Вячеслав Ганелин играет так, словно задумал причудливую пантомиму, а Владимир Чекасин имитирует топот кавалерии, появляющейся из-за холма с гортанными криками, – бассет, флейта и причудливые комбинации тенор- и альт-саксофонов. Тарасов накрывает собой ударную установку – неужели собирается играть сольную импровизацию? Нет, он переключается на ритмичный марш, похожий на наполеоновский захват Москвы из «Войны и мира». Владимир Тарасов преуспевает гораздо лучше Бонапарта. Я гоню машину как сумасшедший, и «Umtza-Umtza» крутится по второму разу.

К моменту окончания прослушивания я приближаюсь к Эксетеру. Я оставил позади колонну грузовиков и думаю о названиях композиций, которые первоначально появились на «Con Fuoco» и «Baltic Triangle», – «The Return of the Prodigal Fun» и «Russian Kaddish». Последнее название уносит меня к великому поэту, королю битников, Аллену Гинзбергу, который в 1957 году написал «Kaddish» для своей покойной мамы Наоми. Она почти разбила ему сердце своей смертью, а он почти разбил ей сердце своей жизнью. «…Образы возникают перед глазами – как саксофонные „квадраты“ домов и лет – память об электрических шоках». [3] Что бы там ни было, я помню, Гинзберг мог написать целый список в свое оправдание, но, как ни смотри, «Kaddish» всегда будет похоронной песнью плакальщика, иудейской молитвой, излитой в крик души у Стены плача. Эта стена разделяет не Берлин; она находится в Иерусалиме в том месте, которое сейчас называется древним Иерусалимским храмом. А я здесь, один в машине, смеюсь в голос, медленно приближаясь к Ньютон-Эбботу. Смеюсь, потому что даже в печали можно смеяться. Почему кто-то может штурмом пробиться к великому решающему моменту «Ancora Da Capo» только для того, чтобы закончить детскими игровыми удовольствиями, из которых состоит «Umtza-Umtza»? Итак, был момент, когда почти спонтанно легкая игровая пьеса «Umtza-Umtza» называлась «Russian Kaddish». Эта мысль кажется мне странно успокаивающей: от счастья не следует отказываться.

3

Цитата заимствована из поэмы Аллена Гинзберга 1957 года «Кадиш».

Дом Лео Фейгина прячется за живой изгородью. С улицы никто бы не сказал, что это особое место. Снаружи слегка запущенный кустарник скрывает обычный дом на обычной улице из однотипных зданий недалеко от Ньютон-Эббота. Мне нравится дом Лео; это бунгало, все расположено на одном этаже. К передней двери одна ступенька вверх; это Англия, которую я знаю с детства. Мои родители жили в бунгало пятьдесят лет. Мне нравится форма таких домов: плоская одноэтажная конструкция, у каждой комнаты свое назначение. Я стучу в дверь в 12:00, ровно в полдень. Я приехал, как обещал, добрался хорошо, никаких задержек, «Umtza-Umtza» звучит в ушах. Лео Фейгин был легкоатлетом, прыгал в высоту. Даже сейчас он оставляет впечатление, что может с места сигануть выше меня. Когда Лео открывает дверь, он уже высоко в воздухе и приветствует меня восклицанием: