Слушайте звезды! (сборник)

Дрозд Евгений Ануфриевич

Куда же ей еще-то было податься?

Пробивалась Наталья снеговой тайгой да все прикидывала: до какой бы ей доброй души с нуждою своею сунуться. Если и поймут ее упорство деревенские бабенки да не станут над нею куражиться, то и тогда надо подумать, у кого оставить парнишонку. У Авдотьи, к примеру, Минаевой своей кашеедины — хоть корыто бери да посередки избы ставь. У Лизаветы Корюковой? У той полна хата престарелого хворья; тут и без Назарки последний сон жалобами да стонами у кормильцев отнимается. Ежели до Сивалихи сунуться, так у нее, бедной, до того пластянка кривобока, что домовой, должно быть, в курятник ночевать бегает. Про тех же, которые на достатке своем денно и нощно токуют, Наталья и думать не стала: те все одно чужого горя не услышат…

На проселок успела выбраться думальщица, но так и не решила,

до кого бы ей приткнуться со своей обложившей головушку заботой?

Однако жизнь наша — то сума, то чаша; то она свет, то она тень… и так всякий день.

На великую на удачу вдруг видит Наталья — дед Урман шикает разлапистыми своими лыжами повдоль заснеженного проселка.

Радость-то какая, надо же! Советчик ко времени.

— Не в деревню ли поспешаешь, дедушка? — взамен привета крикнула ему Наталья еще сыздали.

— Туда, красота моя ненаглядная. Туда, — со знакомою ласкою отозвался Урман. — По людям стосковался. Старею, видно. Неделю как дома был и опять потянуло. А ты как?

— Бабы-то в деревне поди-ка все судят меня? — спросила Наталья, опережая ответ.

— Судят, должно, — отозвался старый да и пошутил. — Судить — не бобы садить: за каждым разом сгибаться не надо.

Тут он, подойдя вплотную, оглядел Наталью со вниманием, узнать захотел:

— Пошто это тебя закрутило? Осенним прям-таки листочком свернуло? Али опять чего на заимке стряслось?

— Стряслось, — отозвалась Наталья. — Наскрозь проняло!

И доложила тревожно:

— Нечистая сила объявила себя наглядно!

— Да ну! — подивился Урман. — А я, признаться, думал, что Назар твой, почуявши смерть, сам в тайгу убрел — тебя чтоб горем не убить, надежду оставить.

— Не-т. Душа моя знает — жив Назар. И не уберусь я из Глухой пади, покуда верю в это! А там где есть вера, и век делу — не мера.

Обсказала Наталья все как есть.

Выслушал ее Урман. Со вниманием выспросил обо всем том, о чем мы с вами уже знаем, головой покачал, языком поцокал. Насчет рукавицы заячьей сказал:

— А может быть, вовсе и не в спешке забыта она? Может кто с умыслом оставил ее на видном месте — себя обозначить захотел?

— Я и сама пробовала так думать, — призналась Наталья. — И оттого пала мне в голову мысль: уж не сам ли земляной дедушка бывает у нас в леснухе?

— Вот-вот! — подхватил ее догадку Урман. — А лопоухое поганище не та ли это самая ведьма, которая будто бы никак не дает чудодею определиться со своей заботою в Глухой пади? Уж не надеется ли земляной дедушка на то, что повезет приструнить злодейку? Вот он и улавливает моменты, чтобы подмогнуть тебе, когда допекает тебя нужда.

— Похоже, что все это так и есть, — согласилась Наталья. — Только одного не пойму: чего бы тогда ему меня таиться? Пошто он мне-то не покажется? Не доверяет, что ли? Он же наверняка знает, что мне приходится над вопросом этим голову ломать?

— Бог его поймет! — пожал плечами Урман. — Ить у всякой тайности свои крайности. Надо тебе еще маленько потерпеть. А то, может, лучше и правда совсем в деревню вернуться?

— И не подумаю! — нахмурилась Наталья. — Мне бы вот только Назарку на время до кого-нибудь определить — тут же обратно ворочусь. Уж коль я уверена, что жив Назар, так как же я с уверенностью с этой в деревне останусь жить? Кем же тогда я буду перед собой?

— Ладно, ладно, — заторопился Урман успокоить ее. — И без того вижу: крепко связала ты себя верой своей да клятвою с Глухой падью. Настолько крепко, что и мне теперь грешно умалчивать о том, о чем знаю, о чем в первый раз не досказал. Ведь до незабытого еще народом землетрясения в наших таежных краях никакого чудодея и в помине не было. Объявился он тут сразу после того, как образовалась Глухая падь. Должно быть, и в самом деле только в этом провале земном находится то место, где умение его колдовское способно добыть из камня кровь.

— Зачем?

— Время говорит о том, что земляной дедушка вечен. И еще оно говорит о том, что жить он давно устал, но помереть может только напившись каменной крови. Тут вот какая вечности его история. Надо тебе сказать, что земля наша матушка в необъятном мире господнем малым островком плавает. Кроме нее много в общем хозяйстве таких островков. Далеко не на всяком живность разведена, но случается. И вот на одной из таких удачных земель

как-то взял и выродился такой умник, который домудрился до того, что сотворил для себя полное бессмертие. Торопиться ему стало некуда, бояться нечего. Оставил умник мудрые дела свои, занялся одними сладкими радостями. Прошло сколько-то времени — засахарился умник. Все ему стало приторным, оскомным и потому виноватым. Вот и стал он гасить сладость жизни своей всяким безобразием. Вскорости так умник осточертел сородичам, что те, за неумением избавиться от него, сговорились не замечать выродка, какой бы пакости он ни натворил. Много, много зла принял умник на свою душу. Наконец отяжелел. Забился в одиночество. И, от нечего делать, вспомнил опять о мудрых делах своих. И тогда решил умник отлучить от себя все содеянное зло и уничтожить его. Долго пришлось ему опять высчитывать да выдумывать. Все вроде бы учел. Одной только циферкой и ошибся. Отделиться-то зло полностью от него отделилось, даже свое собственное безобразное тело обрело, да только вопреки желанию умника, сохранило в себе его столь надежное бессмертие. Однако творить кому-то стороннему большие беды оно уже не могло. И вот это умниково дурище всею злобой перекинулось на своего создателя. Можешь себе представить, какова вечная жизнь наладилась у умника. Одного дня не проходило без отчаянья. И все-таки ухитрился он, при полном-то надзоре зла своего, выведать у природы, каким ему путем вернуть себе смертность. И вот что подсказало умнику его миропонимание: убудет он из жизни кошмарной своей только тогда, когда напьется каменной крови. С ним пропадет и его зло. Вроде бы все определилось. Но умнику опять пришлось схватиться за голову тогда, когда он узнал, что на родной его земле нужного ему камня нет. Вот уж когда распотешилось над хозяином сотворенное им чудище! И все-таки умник нашел выход: выведал у природы, что подходящий ему камень тут. А уж как ему выпало добраться до нас, об этом нужно спросить самого земляного дедушку. Да ежели бы и пожелал он тебе об этом поведать, вряд ли бы ты его поняла. Да и нашто тебе его доклад? Тебе б только понять, куда Назар твой девался, да как его вызволить? И вот тут, крути не крути, получается так, что тебе, Наталья, выпала нужда подсобить бывшему умнику добыть каменную кровь. А ведь поганищу, из его зла состряпанному, помирать-то не хочется. Потому оно зорко следит за дедушкою земляным. Чуть только потянуло из Глухой пади дымком, оно кидается разгрести подземную кухню. Видала, сколь в провале рытвин? Один будто бы раз этот ведун выварил из камня отраву. Только зло его успело пронырнуть в подземелье, напустить лесного воздуха, от чего каменная кровь спеклась голубым алмазом. Чудище схватило алмаз, втиснуло его себе в лоб и объявило: покуда самоцвет при нем, умнику не вспомнить порядка добычи каменной крови. Однако тот успел оговорить свое зло. Оставил он за человеком право отнять у поганища алмаз. Вот почему оно отпугивает людей от Глухой пади…

Покуда дед Урман все это обсказывал Наталье, оба они не заметили, как поднялись на взгорочек, с которого была уже видна утренними дымками исходящая деревня.

— Ты, вроде бы, сам причастен ко всей этой странности, — сказала Наталья Урману, когда тот умолк, — Вот слушаю тебя и всему верю.

— Не мудрено, — усмехнулся старик. — Не зря же говорят, что меня сама тайга родила. Выпадало мне видеть в ней не только зверя. Довелось как-то встретиться и с земляным дедушкой. От него и причастился. Поганище его и на самом деле не способно причинить человеку большой беды. А вот заневолить его может. Случись и с тобою такая неволя, сказать я тебе не могу, сколько она продлится, сколько придется сыну твоему садиться за чужой стол… Но ежели ты все-таки надеешься исполнить свой зарок, то положись-ка в Назаркином определении лучше всего на меня — доверь мне своего сапуна. Я его лучше всякой няньки догляжу.

— Вот те раз! Ты же сам говоришь, что со мною может случиться долгая неволя. Куда ты тогда с малым-то с таким денешься? Года-то твои, поди-кась, богом не один раз уж подсчитаны…

— Э-э, нет! Ты не гляди, что я стар, — весело заявил Урман. — Я еще тебя с твоими двумя Назарами переживу. Я ведь и правда тайгою рожден да на диком меду замешен. Да и не верю я в то, что ты дозволишь нечистой силе долго себя в плену держать…

— Ну, коли так… Гляди! — решилась Наталья. — Тогда чо ж! Тогда принимай поводок…