Слушайте звезды! (сборник)
Шрифт:
— Ну, все, — сказал Хромой. — Я спать хочу.
— Ладно, — сказал утром Доктор, когда они остались в туалете вдвоем. — Так и быть, я сделаю тебе это. Видит бог, не могу отказать никому, кто взывает о помощи. Неси кислород. Два баллона, как договаривались.
— Один.
— Черт с тобой, волоки.
Хромой вернулся в секцию и, пользуясь тем, что все ушли на завтрак, снял заднюю стенку своего шкафчика, за которой у него был устроен временный тайник.
Тайник был пуст.
Исчез
— Я думал, ты повесился, — как змея, зашипел он. — Что я — до вечера здесь ждать буду? — Доктор прикинул баллон на вес и быстро завернул его в свою куртку. — Если кто-нибудь сейчас зайдет сюда, нам крышка, — закончил он. — Раздевайся до пояса. Живо.
Острое лезвие вонзилось Хромому в спину, и он помимо воли застонал.
— Тихо, — злобно прошептал Доктор. — Молчи, гад. Ножом он быстро углублял крестообразный надрез, подбираясь к вросшей в тело «пиликалке».
— Нагнись ниже, а то кровью все зальешь. И не корчись. Сам напросился.
Засунув в рану два пальца, Доктор вытащил окровавленный шарик, величиной примерно с вишню.
— На, держи, — сказал он. — Потерпи еще немного, я наложу швы.
Когда все было закончено, Доктор вытер рубашкой Хромого руки и сказал уходя:
— Прибери здесь, чтобы никаких следов не осталось. Никогда в жизни не буду больше связываться ни с кем из вас.
Кое-как затерев брызги крови, Хромой присел на пол, привалясь правым боком к стене. Операция оказалась куда более мучительной, чем он предполагал. Левая рука совсем онемела, а лопатку жгла невыносимая боль.
Когда наверху затопали и загоготали уборщики, Хромой встал и пошел в свою секцию. Левую руку он придерживал правой и старался ни к чему не прикасаться левым боком. В секции еще никого не было и он улегся на свою кровать лицом вниз.
— Ты что это? — услышал он через некоторое время голос старосты. — Почему на завтрак не ходил?
— Заболел, — буркнул Хромой, не отрывая лица от подушки.
— Если заболел, иди в госпиталь. Здесь лежать нельзя. Кстати — забыл сказать. Тебя старший повар разыскивает. Ты, вроде, не оформил рабочий паек. Иди — он ждет.
Проклиная в душе старосту и всех поваров на свете, Хромой
— Двадцать четыре ноль сорок? — переспросил он писклявым голосом и выплюнул рыбью кость. — Выходили позавчера на работу?
— Да.
— А почему не оформили рабочий паек?
— Я плохо себя чувствую, — сказал Хромой, сглатывая слюну. Чего только не было на столе перед поваром.
— Ничего не знаю, — сказал тот, аккуратно очищая вареное яйцо. — Сейчас же идите в комнату 916.
Поднявшись лифтом в девятый моноблок, Хромой отыскал дверь под номером 916. Холодный пот тек у него по лицу, а нижняя рубашка на спине и боку пропиталась кровью.
В комнате сидело несколько человек в форме агентов внутренней охраны.
— Двадцать четыре ноль сорок? Да, вас вызывали, — сказал один из них, до самых глаз заросший курчавой бородой. — Идите вон в ту дверь.
Что-то нехорошее почудилось Хромому в его голосе и в том быстром взгляде, которым он обменялся с остальными.
Размышляя над тем, как странно оформляются в Компаунде рабочие пайки, он прошел длинным коридором, открыл находившуюся в его конце дверь и оказался в большой овальной комнате, наполненной душистым табачным дымом. Посреди комнаты за столом из настоящего дерева сидел тучный человек с дряблым лицом обиженной жабы. За его спиной стояло еще несколько фигур — все сплошь местная элита. Люди, располагающие бесспорной, реальной властью.
— Здравствуйте, — сказал ошарашенный Хромой.
— Двадцать четыре ноль сорок?
— Да.
— Так-так, — задумчиво сказал пресвитер Компаунда, ибо это был именно он — бог, судья и хозяин в одном лице. Хромой лицезрел его впервые в жизни. — Что же ты нас обманываешь, Двадцать четыре ноль сорок?
— Не понимаю, о чем вы? — ответил Хромой, а про себя подумал: кто мог выдать? Неужели Доктор? Вряд ли. Тогда кто же?
— Не понимаешь? — переспросил пресвитер. Он сделал знак рукой, и кто-то из стоящих за его спиной положил на стол кислородный баллон. — Позовите сюда этого… как его… — Пресвитер поморщился.
Дверь позади Хромого открылась, и староста, пройдя мимо него, остановился в трех шагах от стола.
— Ну, — поторопил его пресвитер.
— Двадцать четыре ноль сорок в моей секции пятый год. Сначала, вроде, все было ничего, но потом его поведение показалось мне подозрительным. Во-первых, он ни с кем особенно не сближался. Все больше молчал. И каждый день по часу, а то и по два тренировался: приседал, отжимался от пола и все такое…
— Что же в этом странного?