Слушающие
Шрифт:
— Его враждебное отношение к Программе серьезно угрожало нам. После того как он увидел перевод Послания, выходящий из принтера, прежней враждебности уже нет. Господин президент, это Послание…
— Верните Иеремию, — сказал Уайт. — Никто не должен говорить о Послании или что это такое… ни вы, ни кто-либо из вашего персонала.
— А как же быть с ответом на Послание? — спросил Макдональд.
— Не может быть и речи, — жестко ответил Уайт. — Не будет никакого сообщения, никакой утечки информации, никакого ответа. Последствия этого были бы непредсказуемы. А сейчас извините, мне нужно поработать со своим персоналом. Советую вам заняться тем же.
— Господин
Уайт сражался со своими мыслями. Немного было людей, говоривших ему, что он ошибается, собственно, только Джон и этот человек, Макдональд. Он знал, что должен беречь умеющих говорить «нет», но для него они были вечным кошмаром — президент не терпел, когда ему говорили, что он ошибается. Кто-то писал — Линкольн? Стеффенс? — что Тэдди Рузвельт принимал решения где-то в области своей поясницы. Примерно так же обстояли дела с Эндрю Уайтом. Он не всегда знал, откуда брались его решения, но почти всегда они были верными. Он вполне мог полагаться на свою поясницу.
— Я сам приеду к вам, — сказал он. — Попробуйте меня убедить.
В этом все дело: единственное, в чем действительно нуждаются ученые, так это в возможности выговориться.
— Ради соблюдения безопасности я не могу сказать, когда это будет, а вас прошу никому ничего не сообщать. Но это вопрос нескольких дней.
Он прервал соединение. «Еще одна ноша, — мелькнула мысль. — Еще одна скучная обязанность, ложащаяся на мои плечи».
— Джон! — позвал он.
Джон появился в дверях.
— Я как раз готовлю для тебя краткую историю Программы, — сказал он.
— Спасибо.
Джон был хороший парень и незаменимый секретарь.
— Поедешь со мной? — робко спросил он.
Джон кивнул.
— Если ты хочешь, — сказал он.
Однако он по-прежнему оставался холоден. Когда дверь закрылась, Уайт подумал, что это, возможно, вновь сблизит их, даст им повод для разговора, настоящего общения, вместо того чтобы использовать слова в качестве камней.
И тут Джон вновь появился на пороге.
— Доктор Макдональд опять на линии, — сказал он. — Личный самолет, увозящий Иеремию и его дочь в Техас, уже стартовал.
Уайт быстро обдумал возможность перехвата самолета, ареста Иеремии сразу после приземления или уничтожения машины над морем под каким-либо предлогом. Все варианты никуда не годились.
— Оставьте для него срочное сообщение там, куда он летит, что я хочу с ним поговорить, прежде чем он что-либо сделает, и прошу ничего не делать, пока я с ним не поговорю. И измени наш маршрут, чтобы залететь в Техас.
Джон задержался в дверях.
— Отец… — сказал он и умолк. — Господин президент, — продолжил он, — доктор Макдональд прав — вы совершаете ошибку. Это надо решать не политикам, а ученым.
Уайт медленно и печально покачал головой.
— Все так или иначе связано с политикой. Однако я отправляюсь на Пуэрто-Рико именно для того, чтобы дать доктору Макдональду возможность убедить меня, что я не прав.
Это была только половина правды. Он отправлялся на Пуэрто-Рико, чтобы подкрепить свое решение… и по другим причинам, которые еще не до конца осознавал. Уайт знал это так же, как и Джон. Проклятье! Почему этот парень не может понять, что речь тут не об интеллекте или разуме, что просто жизнь такова, что он сам когда-то был молод, помнит, как это бывает, и хочет избавить Джона от лишних разочарований. А вот Джон никогда не
— Те времена кончились, отец, — сказал ему тогда Джон. — Они были прекрасны, велики и необходимы, как пионеры, но они кончились. Ты должен отчетливо понимать, когда битва кончается. Да, ты победил, но не забывай: нет ничего более ненужного, чем солдат после войны. Пора браться за что-то другое.
«Я. всю жизнь слышал это от людей вроде тебя! — Уайт едва не кричал. — Ничего не кончилось, конфликт остался, просто его получше замаскировали. Мы не должны прекращать сражение до окончательной победы, пока существует хотя бы тень опасения, что она может ускользнуть из наших рук. И ты должен мне в этом помочь, парень! Я не воспитывал из тебя белого…»
И все это было неправильно. «Ты мне нужен, сынок — вот что он должен был сказать. — Ты звено, соединяющее меня с будущим, оправдание всего этого».
А Джон сказал бы: «Я никогда не думал об этом таким образом, отец…»
Почему парень никогда не говорит ему «папа»?
Полет из Вашингтона до Техаса от катапульты до посадки был монотонным и продолжался не дольше, чем заняло у Джона прочтение Уайту короткого сообщения о Программе. Уайт сидел в кресле, откинув голову и закрыв глаза, с ненавистью слушая вой ветра, который в нескольких дюймах от него пытался найти зацепку на полированном металле. Он ненавидел все механические и электрические устройства, отделявшие его от людей, швырявшие то в одну, то в другую сторону, устройства, которые изолировали его от мира и от которых он никак не мог убежать. Слушая голос Джона, он чувствовал, что парня это начинает интересовать и затягивать, и очень хотел сказать: «Перестань читать! Перестань рассказывать мне этот вздор, я не хочу его слышать, от него только мозги пухнут! Не расходуй свои чувства на эти бессмысленные программы, сохрани их для меня! Перестань читать, и давай поговорим о делах, более подходящих для отца и сына, о любви и прошлом, о любви и будущем, о нас!» Однако он знал, что Джон этого не одобрит и не поймет. А потому слушал Джона…
Три первых десятилетия Программы были тяжелыми. Энтузиазм прошел с течением лет, все усилия не приносили слушающим ничего, кроме тишины. Директора приходили и уходили, духа не было никакого, а деньги давали мизерные. А затем в Программу пришел Макдональд, ставший через несколько лет ее директором. Посланий по-прежнему не принимали или не опознавали, но Программа встала на ноги, все осознали ее долгосрочный характер, и работа пошла своим чередом.
А потом, через пятьдесят лет после начала, во время прослушивания ленты с записью рядовой радиотелескопии Большого Уха — огромного радиотелескопа на околоземной орбите — одному из ученых Программы показалось, что он слышит голоса. Он пропустил запись через фильтр, исключил шумы и помехи, усилил информацию и услышал обрывки музыки и голоса, говорящие по-английски…
Самолет приземлился в Хьюстоне.
— Где Иеремия? — с ходу спросил Уайт.
Встречающие смутились. Наконец кто-то передал ему ответ Иеремии: «Если президент захочет со мной поговорить, он знает, где меня найти». Уайт вздохнул. Он ненавидел аэропорты с их прилетами и отлетами, с их шумом и запахами и хотел побыстрее отсюда вырваться.
— Отвезите меня к Иеремии, — сказал он.
Не без возражений провезли они его по чистым широким улицам Хьюстона, а затем вверх, к невероятному куполу, называемому святилищем солитариан, и, вниз, по подземным коридорам, запыленным и мрачным, пока не добрались до небольшой комнатки, казавшейся еще меньше от давящей тяжести стадиона.