Служанка и виконт
Шрифт:
Его улыбка вернула окружающему реальность. Он подмигнул:
— Наконец. Наконец какой-то содержательный разговор. Это легкомысленное подмигивание подтверждало его искренность. Девушка не знала, почему она уверена в этом, но верила, что это так.
Она верила, что прошлой ночью он не лгал, говоря о своих принципах. Что бы ни произошло между ними, он не воспользуется правом хозяина над служанкой.
Вот и хорошо. Они поговорят.
Она должна радоваться.
Конечно, это ее радует.
«Извини, Батист, — подумала она, когда
Однако Мари-Лор было трудно отвести взгляд от огромной кровати виконта.
К счастью, он, видимо, понял это и указал гостье на мягкую скамеечку в оконной нише и придвинул к ней кресло для себя. Таким образом пурпурный бархатный полог не попадал в поле ее зрения.
— Уж с этого кресла я не свалюсь. Как видите, ножки у него не сломаны. — Он улыбался, и она отвечала ему улыбкой, пока не стало ясно, что один из них должен что-то сказать.
По молчаливому согласию они выбрали литературу, как самый безопасный для обсуждения предмет. Мари-Лор уже несколько месяцев не говорила о книгах. Но поощряемая интересом, который она видела в глазах виконта, она скоро обнаружила, что разговорилась так, словно была снова в своей лавке.
— И я должна признаться, — в заключение сказала она, — что мемуары месье Руссо несколько разочаровали меня, хотя и произвели большое впечатление своей искренностью и… величием души. Но это была очень агрессивная искренность и очень сомнительное величие.
Жозеф свел брови.
— Вы суровый критик.
— Для судомойки, вы хотите сказать?
— Нет, я хочу сказать совсем не это. Я придерживаюсь того мнения, которое высказал вчера. Такого чрезвычайно умного читателя надо ценить.
Мари-Лор с изумлением посмотрела на собеседника. Но в его словах не было иронии или притворства.
— И вы правы, — добавил виконт, — Я не воспринимал его с этой точки зрения, но Руссо действительно выдает его эгоизм, не правда ли? Как будто он использует всю эту искренность и смирение как дубинку, чтобы подчинить читателей.
Девушка засмеялась:
— Да, да, вы прекрасно это выразили. Ну конечно, будучи сами писателем…
Но как раз в тот момент, когда она собиралась перевести разговор на него и его труды, широко зевнула.
«А все шло так хорошо», — подумал Жозеф.
Конечно, для него было тяжким испытанием находиться так близко от нее и в то же время за пределами досягаемости. Но в этом также было и что-то восхитительное.
Сначала она была робкой. Честно говоря, он тоже. Но Жозеф был более хорошим актером и сумел скрыть свое волнение. И он подготовил прекрасное остроумное начало для разговора, которое придумал и отточил во время этого бесконечного банкета.
Бог мой, какая это была скука, и только великолепие блюд могло вознаградить его за тупые остроты и неуклюжие заигрывания, которые он выносил, не говоря уже о хлопанье ресницами полдюжины хищных провинциальных девиц. На него
И все это время Жозеф старался придумать подходящую фразу, с которой мог бы встретить ее — Мари-Лор. Что-то короткое и остроумное — дружеское, необидное и немного двусмысленное и неожиданное.
В целом, как он и думал, его приветствие оказалось довольно удачным. Он правильно сделал, что перевел разговор на литературу в целом и на «Исповедь» Руссо в частности. Помня о том, как зимой она искусно анализировала его собственный труд, чего он постарается избежать, Жозеф очень хотел услышать, что она думает о книге, которую обсуждает вся образованная Франция.
Он поддерживал разговор на отвлеченные темы, чтобы уничтожить пропасть между их положениями в обществе. Это была встреча умов, чтобы отвлечь внимание от слишком явного присутствия тел.
В этом он преуспел, по его мнению. Но нельзя было сказать, что на гостью Жозеф смотрел без интереса. Удивительно выражение ее глаз, когда она ищет подходящее слово, как поджимает под себя ноги, уютно устраиваясь на мягком подоконнике. Удивительны ее рыжие волосы, отражающие свет всех свечей в комнате, и ее глаза, сияющие внутренним светом. Удивительно, как эту девушку увлекают сложности обсуждаемого предмета и как радует возможность проявить свой интеллект.
Пока она не зевнула, положив конец всему и показав, насколько бессмысленными были его представления. Хорошо еще, что благодаря его смуглой коже не было заметно, как он покраснел. Виконт чувствовал глубокую досаду за свою невнимательность.
Как он мог не заметить, что она совершенно измотана? Ее рука дрожала, под глазами были синие круги.
Как он мог считать проявлением такта то, что не принимал во внимание, что она делала весь этот день? Как будто физический труд был чем-то постыдным, достойным лишь жалости.
А что же она делала целый день?
Все, что он знал, ограничивалось тем, что Мари-Лор помогала приготовить торжественный обед — превосходные блюда, которые он с удовольствием ел. И еще то, что она трудилась в судомойне.
Но что именно слуги делали там? Виконт полагал, хотя и не был в этом уверен, что там мыли посуду, горшки. Пищу варят в горшках, не так ли? Или они там пользовались сковородами? Горшки, сковородки — какая разница? Он, вероятно, все равно не смог бы отличить одно от другого.
Жозеф имел слабое представление о том, как делают омлет. Человек просто садится за стол, и на нем появляется еда, слегка прикрытая слоем теста, или ароматная с краснеющим наверху клубничным соусом, так хитро и умело разложенным, что напоминает женщину, приготовившуюся к встрече с любовником. И такая же молчаливая, хранящая тайну своего приготовления.