Служебная командировка полковника Родионова Повесть
Шрифт:
– Мальчишка, ты, куда пропал? Ты что смерти моей хочешь. Пропадешь еще, я тебе покажу!-
А потом в сердцах он говорил, что нет, не они полковники и генералы делают всю грязную кровавую работу этой войну, а делает ее простой чумазый солдат, и Ванька-ротный, с сущности еще вчерашние мальчишки. Беззаветно оплачивая своей кровью победу в ней. И все эти кружочки и стрелочки на их картах, все умно написанные приказы и длинные донесения, всего это лишь туалетная бумага, без их отчаянного подвига. Который эти мальчишки совершают здесь каждый божий день, с присущей их возрасту отвагой и даже безрассудству. Они настоящие герои войны. И все те медали и ордена, которые повесят на себе на грудь они - полковники и генералы, это будет сделано их руками. В те дни она почти не спали.
– Разве можно все это забыть
– спрашивал Рохлин у Родионова, откладывая сторону сводки о погибших и раненных в бою за сутки, и не требуя никакого ответа, беспокойно расхаживал по штабу. И каждый из них двоих знал, что прощения нет не даже не безжалостному врагу, а прежде всего тем, кто так самонадеянно и бездумно развязал эту бойню. План операции, разработанный Грачевым и Квашниным, стал фактически планом уничтожения собственных войск, и не был он обоснован никакими пресловутыми оперативно-тактическими расчетами. Это уж Родионов знал как никто другой. Такой план имел вполне определенное название - авантюра. А учитывая, что в результате его осуществления погибли сотни людей, - преступная авантюра. А точнее кровавая бойня!
–
– Пусть будут прокляты те, кто развязал эту войну! Пусть сгорят они все в аду!
– так говорили в те дни, нервно выкуривавшие до самого фильтра сигареты офицеры штаба.
Тогда Родионов наблюдал первый раз многострадальных жителей Грозного, не успевших выбраться из города до начала боев, ставших безмолвными заложниками этой войны, всеми навеки забытыми. Они всеми оставленные и всем безразличные выживали в ужасных условиях городской войны. Хотя мирных жителей к расположению частей подпускать не все любили. Некоторые даже нарочно предупредительными выстрелами отгоняли их прочь. Сказалось то, что были случаи, когда стоило в расположении части появиться какому-нибудь старичку или бабушке, как через 15 минут начинался интенсивный миномётный обстрел.
Однажды к ним на командный пункт пришла пожилая русская женщина и попросила хлеба. Она была измучена, больна, одинока. В ее глазах уже не было слез, она их выплакала все. С ее слов в большом подвале одного дома их сидело почти двадцать человек, - женщины и дети, уже несколько дней, без света и воды. За это время они уже привыкли к грохоту взрывов, так что тишина им мешала спать. Среди них были все и русские и чеченцы, и азербайджанцы, и ингуши - несчастье соединили всех в темном сыром подвале в большую многонациональную семью. Семью, которую сроднило крепче крови пережитые лишения и страдания. Их дом был разрушен прямым попаданием авиационный бомбы и сгорел. Всех убитых кого они смогли найти, женщины сами, своими руками похоронили прямо во дворе дома, выкопав могилы им на том месте, где когда-то недавно был газон с цветами, которые они все соседи так любили. Она рассказывала, как долго почти три дня кричали и плакали под плитами сложившегося от взрыва дома, погребенные в его обломках взрослые и особенно дети. Как они напрасно пытались добраться до них помочь им, дать им воды. И как боялись чеченские женщины, того что их убьют если они тоже пойдут за хлебом с вместе ней к российским военным. И как целовали ей русской женщине руки, которыми она потом принесла им продукты и хлеб. И генерал немедленно распорядился их всех накормить и вывезти в тылы, за город, подальше от страшной войны.
– Спасибо вам! Спасибо вам мальчики!
– со слезами на глазах благодарила эта женщина офицеров и солдат, целуя их каменные лица:
– Пусть будут прокляты те, кто развязал эту войну! Пусть сгорят они все в аду!
– слали эти люди свои проклятия люди к безмолвному небу.
Родионов видел и смерть, она проходила мимо него, порою таясь в каждом пустом окне, каждом прозвучавшем выстреле и случайном разрыве мины или снаряда. Но бог его берег. И он увидел смерть совсем другой, она не была той страшной беззубой старухой с косой, как ее рисуют нам на картинках, нет. Он увидел ее здесь грязным кровавым месивом, в котором смешалось все - черная копоть и рваные тряпки, скрипучий песок и мутная жижа ржавой крови, тошнотворный запах гари и пороха, и человеческая обезображенная плоть.
Владимир видел тяжело раненных бойцов, страдавших от мучительной боли, вынесенных из самого пекла боя. Многие из них как в бреду спрашивали одно и то же, повторяя потрескавшимися губами единственно мучающий их вопрос: 'а я буду жить?' При этом они искали беспокойными взглядами, полными страха смерти, какого-нибудь ответа у окружающих,
– Ну что ты брат, конечно, что за ерунда, ты, конечно, будешь жить! Будешь жить! Будешь!-
Как будто пытались поверить в это сами, а не обмануть, успокоить их.
А вынесшие из боя раненых, их товарищи, жадно курили, прислонившись к разбитым стенам холодных домов. И слали небу те же проклятия:
– Пусть будут прокляты те, кто развязал эту войну! Пусть они горят все в аду!-
Так же как и убитые, горем утраты, матери и отцы, погибших солдат, оставшихся для них навеки всего лишь детьми.
Так же как и безутешные вдовы, и дети больше никогда уже не увидят своих мужей и отцов.
– Пусть будут прокляты те, кто развязал эту войну! Пусть они горят все в аду!-
К штабу группировки как-то привезли из Москвы тележурналистов, и на площадке перед зданием, гости собрали вокруг себя группу из нескольких случайных офицеров и бойцов, оказавшихся там. Журналисты принялись с ними фотографироваться на фоне разбитых домов и сгоревшей техники. И после даже стали о чем-то расспрашивали военных. Те были довольны халявными сигаретами, которыми приехавшие их шедро одарили, вручая в одни руки целые блоки, как раньше европейцы презентовали папуасам стеклянные бусы, и охотно с ними разговаривали, давая интервью. Писатели забавно выделялись своей кричащей чистотой в толпе замызганных военных, новенькими зелеными блестящими касками, нелепо на них смотревшимися, отсутствием оружия и явным подпитием. Иногда гости с тревогой бросали взгляды туда, где гремели бои, куда следом напряжено поглядывали и военные. Один из военных - невысокий коренастый мужчина с обветренным лицом, на котором сочетались мужественность и граничащая с хамством наглость, начал что-то доходчиво объяснять журналистам. И все вокруг дружно смеялись над его словами, бойцы весело кивали. Люди заметно оживились. А он, на лету поймав кураж, распалялся перед гостями все больше и больше, так что казалось, его было не остановить. Офицер забавно корчил рожи, таращил глаза, кого-то изображая, размахивал руками, что-то всем, показывая, что вызвало у одних взрыв смеха, а других оторопелое недоумение на лицах.
Он был симпатичен полковнику, он знал хорошо этот персонаж из жизни. Тот неприметный человек представлял собой помотанного судьбой-злодейкой 'пятнадцатилетнего капитана' вооруженных сил, прочно застрявшего в своей незавидной карьере на должности ротного - заместителя командира батальона, непритязательного и довольного тем, что он имеет. И этим богатого на зависть даже генералам, которым только этот офицер мог говорить все, что он них думает прямо в лицо, не боясь ничего потерять, потому что ему терять было почти, что не чего, а за свою шкуру он давно уже не трясся. Офицер отгадывался по потертому песочному бушлату и таким же штанам, по лихо заломленной на затылок шапке, по цепкому взгляду хитрющих глаз, папиросе в углу рта, уверенной манере держатся свойственной знающему себе цену на войне человеку. Его - негибкого заядлого правдолюба режущего правду-матку начальству в лицо и за это им нелюбимого и битого, Родионов узнал в нем сразу. Но именно для начальства он был всегда абсолютно незаменим, по той простой причине, что он знал как никто другой все - технику, солдат, вооружение и даже врага. И враг боялся его, узнавал по подчерку смелых атак, хитрых засад, дерзкого обмана и железной воли.
Этот тип российского и советского офицера, который как бурлак, матерясь и ругаясь, все же тащит на себе лямку ежедневной армейской жизни, тяжесть всех выпавших на его долю войн, всегда находясь среди солдат и будучи любимым ими, за простоту и готовность делить с ними все быт, пищу, кровь и смерть. Человека имеющего свою странную философию, смекалистый природный ум, сугубо практические приземленные знания. И были слышны его колкие слова, он поучал гостей, а окружающих это забавляло:
– Вот смотрю я ваши новые фильмы про войну по телику и скажу честно дерьмо! Полное дерьмо! Вы уж не обижайтесь!-