Служу Родине. Рассказы летчика

Кожедуб Иван Никитович

Командир говорит напутственное слово, и мы идём к машинам, чтобы в последний раз проверить их.

Меня догоняет Хайт:

— Разрешите обратиться, товарищ командир? Я не лечу с вами… Вы будете над моими родными местами, над Ригой… — У него от волнения сорвался голос, он побледнел. — Бейте фашистов, товарищ командир! Вспомните меня, а я всё время буду думать о вас.

Увожу Хайта под крыло самолёта, успокаиваю. Я слышал, что у него больное сердце.

— Тебе худо, Давид?

Он старается улыбнуться:

— Да, сердце пошаливает, надо клапаны заменить. Вглядываюсь в умное, печальное лицо этого храброго паренька.

Я знал, что до войны он жил в Риге с родителями. Его отец— краснодеревец. Мать занималась домашним хозяйством, растила сына. Когда фашисты вторглись в Латвию, Хайту было лет тринадцать. Он решил уйти в Советскую Армию и сказал об этом отцу. Тот одобрил его желание. Мать, рыдая, умоляла мальчика не уходить. Отец её убедил. Давид, сговорившись с товарищем, вечером ушёл из дому. У моста, занятого фашистами, по мальчикам открыли огонь. Товарищ Давида был убит, а ему удалось убежать. Он добрался до маленького отряда рижан и с ними вышел в район расположения советских войск. Так Давид попал в нашу часть, стал «сыном полка». Здесь он вступил в комсомол. В полку Хайт чувствовал себя, как в родной семье. Давид знал, что в Риге фашисты уничтожали еврейское население, и беспокоился о своих родных. Поэтому он так взволновался, когда узнал, что я лечу во главе группы лётчиков на борьбу с фашистскими «охотниками», что буду участвовать в боях за освобождение его родного города…

Через час мы были готовы к полёту.

Нас провожали лётчики. Раздалась команда: «По самолётам!» Я пожал руки остающимся на аэродроме товарищам, обнял Давида и сел в кабину. Давид что-то кричал мне вслед. Мы взлетели и взяли курс на север…

Садимся на полевой аэродром на границе Латвийской и Эстонской ССР. Здесь район ожесточённых боёв. Идёт наступление наших войск на Ригу.

Самолётов на аэродроме немного — почти все ушли на боевое задание.

— Кстати прилетели, очень кстати! — говорили нам товарищи, находившиеся на аэродроме.

В это время приземлился «Ли-2», зарулил на стоянку, и до меня донёсся дружный смех: вокруг «Ли-2» кубарем катался наш взъерошенный, ошалевший от перелёта медвежонок.

В штабе авиасоединения мне сказали:

— Вам предстоит серьёзная задача. Противник бросил сюда матёрых воздушных волков. Они нам крепко мешают. Ознакомьтесь с боевой обстановкой и завтра сутра начинайте действовать.

…Мы целый день в воздухе. На большой высоте перелетаем через линию фронта. Внизу дымка в ярких разрывах — на земле идёт жаркий бой. Видны пожары: немцы, отступая, жгут дома, станции, склады. Зарево полыхает днём и ночью. Летая над Ригой, часто вспоминаю своего ординарца. Ищу воздушного противника…

Прибалтийские фронты — первый, второй, третий — наносят врагу удар за ударом.

Наша группа за несколько дней очистила от фашистских «охотников» порученный нам участок фронта. Мы сбили двенадцать вражеских самолётов. У фашистских «охотников» пропало желание залетать на нашу территорию. Они стали уклоняться от боя и, по всему чувствовалось, были сильно деморализованы.

9. „ДОМОЙ“

После изнурительного лётного дня мы едем на отдых в посёлок. У нас во дворе живёт рыжий пёсик. Зовут его Джек. Сначала он побаивался Зорьки, скулил, когда она появлялась, забивался в угол. Но когда медвежонок решил

расправиться с ним, как с Кнопкой, Джек зарычал и вцепился Зорьке в ухо — нашёл уязвимое место. Медвежонок взвыл и бросился наутёк. Несколько дней они выжидающе поглядывали друг на друга. А как-то утром я увидел умилительную картину: медвежонок спит, а рядом, положив голову ему на лапу, дремлет Джек.

Мы стали брать Джека с собой на аэродром. Он первый выскакивал из машины и вместе с Зорькой носился вокруг самолётов. Пёс был сообразительный, аккуратно брал свою порцию, съедал её в сторонке, быстро научился служить. Забавная была парочка — Зорька и Джек! Неуклюжий медвежонок и юркий пёсик спешат по аэродрому в столовую. Зорька сопит, переваливается, а Джек семенит, хвост у него кренделем. Джек подскочит, шаловливо куснёт за ухо медвежонка, тот замахнётся лапой, и начинается борьба. Потом, видимо, спохватятся и мчатся наперегонки в столовую.

Хозяйка, старая и болезненная женщина, исстрадавшаяся за время немецко-фашистской оккупации, рассказывала, что когда здесь были гитлеровцы, фашистский офицер раз чуть не убил собаку: он изо всех сил ударил Джека сапогом. Долго Джек пролежал на месте, а потом исчез. Явился худой, отощавший, когда фашистские захватчики уже были изгнаны из этих мест.

…Прошло ещё несколько дней. Бои шли на ближайших подступах к Риге. Я получил приказ вернуться с группой в свою часть: задание командования выполнено.

Чуть свет мы были уже на аэродроме.

Собираясь в обратный путь, прихватили с собой и Джека — хозяйка нам его подарила. Мы погрузили всё своё «хозяйство» в «Ли-2», тепло попрощались с лётчиками и полетели «домой».

10. ПИСЬМО ОТ ОТЦА

Наша часть находилась на старом месте. По-прежнему было затишье. Ждали нас с нетерпением, встречал весь полк, выстроившись на аэродроме.

Я поздоровался с лётчиками и кратко отрапортовал командиру о результатах командировки.

Чупиков похвалил нашу группу и, крепко пожимая мне руку, сказал:

— О тактике и методах боя с фашистскими «охотниками» доложите завтра на конференции.

Там, где приземлился «Ли-2», собралась целая толпа. Джек виновато вилял хвостом: у него в воздухе был приступ «морской болезни». Зорька же была в неистовом восторге: она узнала «дом» и бросалась от одного лётчика к другому. Кто-то притащил Кнопку. И когда медвежонок, по обыкновению, схватил её и она завизжала, Джек в два прыжка очутился около Зорьки. Он стал, рыча, теребить медвежонка за ухо. Зорька рявкнула и выпустила Кнопку, но на Джека не напала — они мирно уселись рядом.

Радостно встретил меня Хайт. Он притащил целую пачку писем.

Как всегда, сначала я стал читать письмо отца. Тяжкое горе случилось у нас в семье. Отец сообщал, что ещё в 1942 году в боях под Сталинградом погиб мой старший брат Яков. Отец писал также, что вернулось несколько человек, угнанных фашистскими захватчиками в рабство вместе с братом Григорием. Они рассказали, что Григорий попал в группу советских людей, отправленных фашистами в концлагерь под Люблином, очевидно в Майданек. Этим всё было сказано. Говорили, что Григорий был настолько слаб, так исхудал от всех истязаний и мук, что, вероятно, и не доехал до Майданека.