Служу Родине. Рассказы летчика
Шрифт:
— Скорей бы рассвет! — раздаётся чей-то голос.
— Скорей бы вылететь на Берлин!..
Вдруг над линией фронта вспыхнул яркий белый свет — стало видно далеко вокруг.
В первую секунду мы ничего не поняли. И только потом! сообразили: сотни прожекторов, ослепив врага, осветили путь нашей пехоте на Берлин.
Незабываемое зрелище!
У нас на аэродроме было светло, как днём. Я поглядел на друзей. Глаза всех были устремлены туда, где в едином наступательном порыве наши войска шли на Берлин.
В эти минуты каждый
Чувство гордости испытывали мы и от сознания, что принадлежим к советским вооружённым силам, что мы участники великого наступления.
Мы вступили в решительные бои, вооружённые волей к окончательной победе, богатейшим боевым опытом, совершенной отечественной военной техникой.
На рассвете бесчисленные эскадрильи советских самолётов полетели на Берлин. Над нашим аэродромом мчались штурмовики, бомбардировщики, сопровождаемые истребителями.
Такого множества боевых самолётов я ещё не видел за всё время войны. Такого штурма, такой согласованности в действиях всех родов войск ещё не знала ни одна битва в истории человечества!
Свыше семнадцати тысяч боевых вылетов произвели в тот день советские авиаторы.
Обстановка была сложной не только на земле, где наши войска преодолевали вражескую оборону, но и в воздухе. Враг сосредоточил под Берлином все остатки своего воздушного флота.
Лётчики нашей части делали по четыре-пять вылетов. Однако никто из нас не чувствовал усталости.
Чем ближе была победа, тем неудержимее рвались в бой лётчики. Каждому хотелось совершить подвиг во имя Родины здесь, на подступах к Берлину, каждый готов был на любую жертву, лишь бы ускорить разгром врага.
Если лётчик получал задание сделать за день, скажем, четыре боевых вылета, то он добивался у командира разрешения на пятый вылет. В эти дни могучего патриотического подъёма особенно сильно было стремление до конца, с честью, пусть ценою своей жизни, выполнить долг перед Родиной.
18. НАД БЕРЛИНОМ
17 апреля, после напряжённого лётного дня, я сидел на командном пункте и жаловался Чупикову:
— Сколько сегодня летал, а всё бес толку. Не воспользоваться ли мне тем, что фашисты усиливают действия авиации к вечеру? Разрешите ещё раз слетать, товарищ командир? С Титоренко разрешите, а?
— Хватит с вас, полетите завтра, — сказал командир решительно. — На сегодня вполне достаточно.
Но я не успокоился и, как у нас говорилось, «выклянчил» полёт.
Фашисты, стараясь использовать заходящее солнце, пытались совершать налёты под вечер. На
Со всей строгостью предупреждаю Титоренко:
— Дима, смотри только не горячись! Внимательно следи за всеми моими действиями. Вылет сложный, тем более что мы оба устали. Ни на секунду не ослабляй внимания.
— Слушаюсь! — ответил мне «старик».
Вылетели. Пересекли линию фронта на высоте трёх тысяч пятисот метров. Передаю Титоренко по радио: «Смотри в оба!»
Внизу шли бои.
Пристально вглядываюсь в даль, на запад. Дымка от пожаров, пронизанная лучами заходящего солнца, мешала видеть. Появились облака. Направляемся к северо-западной окраине Берлина. Может быть, встретим противника над городом?
Подлетаем к северной части города. Замечаю точки. Они приближаются к нам. Проходит несколько секунд. Всё ясно — идёт большая группа «Фокке-Вульфов-190» с бомбами.
Кричу Титоренко:
— Горка!
Делаем «горку». Набираем большую высоту — метров на тысячу выше вражеских самолётов, прикрываемся разорванной облачностью.
По радио передаю на КП:
— В районе Берлина встретил около сорока «фокке-вульфов» с бомбами. Курс на восток. Высота три тысячи пятьсот метров.
Изучаю боевой порядок противника, взвешиваю обстановку.
Принимаю решение атаковать.
Отхожу от врага далеко на запад, осматриваю воздушное пространство. Не знаю, заметили нас фашисты или нет. Во всяком случае, виду не подают.
Испытываю сложное чувство, хорошо знакомое каждому лётчику перед решительным, опасным боем. Незначительная ошибка, просчёт— и всё будет сорвано, кончено. А мы во что бы то ни стало должны помешать фашистам бомбить наши войска!
— Ну что, ударим, Дима? — спрашиваю Титоренко.
— Попробуем! — отвечает он.
Не знаю, что он чувствовал в эту секунду, но голос у него был спокойный, уверенный.
И наша пара вступает в поединок с двадцатью парами врага.
Атакуем верхнюю группу «фокке-вульфов». Противник не ждал удара. Я выбрал один самолёт, взял его в прицел, почти в упор открыл огонь. «Фокке-Вульф» вспыхнул в воздухе и рухнул на окраину Берлина.
«Хвост» вражеской группы расстроился, боевой порядок спутался. Фашисты заметались и стали бросать бомбы на свою территорию.
Резко взмываю вверх. Ведомый не отстаёт. Кричу ему:
— Держись, старик!
Вижу, в нижних группах вражеских самолётов сохраняется боевой порядок. Наша задача — нарушить его.
Титоренко надёжно прикрывает хвост моей машины. Но некоторые лётчики опомнились — очевидно, увидели, что нас всего лишь двое. Один из «фокке-вульфов» пытается открыть огонь по моему самолёту, но Титоренко сбивает врага меткой очередью.
Стремительно атакуем вражеские самолёты то справа, то слева. Титоренко не отстаёт от меня. Боевой порядок фашистов нарушен окончательно; к тому же у нас преимущество в высоте.