Служу Советскому Союзу
Шрифт:
Засада!
Черт побери! Нас вели, а я позволил себе расслабиться! Позволил потерять бдительность!
А теперь…
Теперь всё тело превратилось в один сплошной комок муки. Оно пылало от боли, как подбитый БТР. И в то же время я ещё был жив.
Да, я видел сквозь пелену в глазах, что нижняя половина моего тела лежала рядом. Изуродованная, сломанная, вся в подпалинах. Даже берцы слетели…
— Есть кто живой? — вырвался из груди сип.
Мне никто не отозвался. БТР пылал, изнутри не доносилось ни звука.
Мой маленький отряд погиб. Из шести пацанов уже никто не вернется обратно.
И вскоре я присоединюсь к ним. Догоню их и мы пойдем туда, где уже не будет ни горя ни зла. Возможно, Сверчок расскажет ещё какую-нибудь байку по пути…
Умру здесь, на жарком песке… под палящим солнцем… Осталось чуточку потерпеть…
Я не дамся живым… Вот сейчас вырву чеку, отпущу рычаг и…
Но мне не удалось уйти спокойно. Я услышал шаги. Скрип песка под тяжелыми подошвами.
Кто это? Игиловцы? Я с трудом поднял слипшиеся веки.
Солнце обрисовало три фигуры в серо-зеленоватой одежде. Звездно-полосатые нашивки на рукавах… У двоих в руках ракетные комплексы… Встали надо мной… Улыбчивые, в голливудских черных очках…
— Янки? — просипел я.
— Факинг рашн, — сплюнул один из них.
— Слышь, янки, — я с трудом заставил язык ворочаться. — Гоу хоум, *ляди!
После этого я выпустил гранату из руки. Звякнул спусковой рычаг. Взрыв растворил в себе испуганные крики, жаркое солнце и такое далекое, синее небо. Небо, по которому всё также невесомо плыли перышки облаков.
Глава 2
Темнота. Вонь.
Вот два слова, которые приходят мне на ум прежде, чем в уши вторгаются звуки «чух-чух, чух-чух».
Да-да, темнота и вонь блевотни. Причем блевотни сивушной, исторгнутой совсем недавно. Такая вонь сама по себе залезает в нос, доходит до мозга и просит тело добавить в общую лужу. Вроде как брызнуть в общий котел…
Я выжил? Теперь где-то в больничке? Или в каком-нибудь зиндане для пленных?
Нет, в зиндане нет этих мерных «чух-чух».
Следом приходит боль. Я чувствую, что раскалывается голова. Она такая же тяжелая, как чугунное ядро для пушки. Или я и есть чугунное ядро для пушки?
А что? Переродился и теперь…
Чух-чух… чух-чух…
Дзиньк-дзиньк-дзиньк…
К мерному постукиванию колес добавился стеклянный звук. Так может дрожать в стакане ложечка. Даже не так… Этот звук шел от ложечки, которая была вложена в стакан, а тот в свою очередь покоился в подстаканнике!
Значит, я не пушечное ядро. Нет, не мог себе представить в одном месте пушечное ядро и стакан в подстаканнике. Значит, я что-то иное… А что?
— Вот вернусь домой и на завод пойду, — послышался откуда-то сверху полупьяный молодой голос. —
Эммм, чего? Какую «Волгу»?
— Да всё ты свистишь, Сашка. Какая Люська? Она же в Ленинград усвистала учиться. Там себе найдет какого-нибудь профессора… А ты будешь к ней в гости приезжать. На «Аврору» смотреть и на Люську облизываться, — послышался другой, не менее пьяный голос. — Может даст тебе за сиську подержаться.
В Ленинград? Да он давно уже Санкт-Петербург!
— Чего? Какого профессора? — заворчал первый голос. — Да я лучше любого профессора! А ты чего подзуживашь-то, Серега? Чего подзуживашь? Вот сейчас залеплю тебе в лобешник, будешь знать… Давай лучше выпьем…
— А давай. Чего на сухую-то? Эх, снова спускаться…
Один за другим раздались шлепки, как будто на пол спрыгнули два тела. Не очень аккуратно спрыгнули, так как на меня повалился один из спрыгнувших.
О как! У меня есть тело! Я вообще не пушечное ядро!
— Чёрт! — прошипел упавший на меня человек, дыша перегаром. — На Сеньку грохнулся. Во, он даже не очнулся! Ну и дрыхнуть! Эй, Сенька! Эй, пить будешь?
Меня потрясли, но я сделал вид, что сурикат и прикинулся мертвым. Надо пока оглядеться, а уже потом решать — что к чему. Как раз начали разлипаться веки. Похоже, что на ресницах выложили по лопате гноя и теперь придется постараться, чтобы их продрать.
— Да оставь ты его. Он как с верхней полки навернулся, так всю башку себе напрочь отшиб. Как бы дурачком не остался. На фиг он нам такой в общаге-то спонадобится? Будет ещё ссаться с верхней койки! — остановил второй.
Послышалось звяканье, какое издает бутылка, которую прислоняют к стакану. Дальше пошли бульки. Семь бульков… Значит, бутылка делится на троих.
— А может Ерина толкнём? Вдруг будет? Ну на двоих-то до хрена…
Ерина толкнём? Меня же только что толкали!
Я всё-таки с трудом разлепил веки, но оставил их прикрытыми. Беглый осмотр дал немного информации — я в плацкарте поезда. На нижней полке. Напротив лежит, накрытый простынкой человек, а ещё двое молодых пацанов застыли с поднятыми стаканами. Оба в майках-алкоголичках и трениках с завязками под пятку.
Один вихрастый, рыжий, как лисенок из мультика. И мордочка такая же хитрая, просящая кирпича. Второй же был русоволосый, стриженный под полубокс. Лица я не видел, так как сидел на моей полке спиной ко мне.
В окне напротив проносится осенний лес. Судя по елкам и березкам — где-то на средней полосе России. На столике пара пустых бутылок из-под водки. Вот только я такую водку никогда не видел. Сами бутылки были похожи на пивные, а на светло-зеленых этикетках было просто слово «водка». С витиеватым вензелем под словом.