Смех Афродиты. Роман о Сафо с острова Лесбос
Шрифт:
— До свидания, Скамандроним, — густым голосом сказал он моему отцу. — До следующей встречи. (Меня это поразило: никто и никогда, разве что при важных встречах или первом знакомстве, не называл моего отца иначе как просто Скамон — принятое сокращение его замысловатого имени.)
Затем Питтак, не опуская руки, поскакал на восток по дороге, сбегавшей с излюбленных орлами гор к тихим водам залива — только стучали копыта. Косые лучи солнца светили ему в спину; раскаленный шар садился за поросшие чабрецом теснины, зажатые между скал, походивших на рассерженных пурпурных титанов. Андромеда и я махали друг другу, пока она не скрылась из виду.
Не странно ли, что из всей толпы нахлынувших на меня воспоминаний о случаях из детства мне ярче всего запомнилась именно эта история? Скажете, по прошествии стольких лет я прибавила ей свежих красок точно
Отшлифованный водой добела камень, звонкая птица, распевающая свою песню среди розового цвета миндаля, запах дыма от горящих сучьев, сжигаемых по осени, хлопающие ставнями ветры, срывающиеся с гор будто крылатые чудовища, — все это занимает свое место в божественной сущности. Мудрый Фалес [35] однажды говорил, что Бог суть разум мира, что все сущее обладает внутренней душой, что одушевленное начало присутствует всюду. Видимо, я пришла к пониманию этого гораздо раньше, чем узнала слова, при помощи которых это можно выразить. Природа движется в сторону Прозрения; в узоре медовых сот или цветка, нарисованного морозом, таится Откровение.
35
Фалес (624–546 г. до н. э.) — первый греческий математик, один из Семи мудрецов; представитель ионической натурфилософии. Фалес предсказал затмение солнца, которое наблюдалось 28 мая 585 г. до н. э. Часто и подолгу путешествовал; был в Египте.
…После отъезда Питтака настроение моей матери изменилось. Весь остаток дня она являла теплоту и привязанность к супругу, ласкала его (чего, как правило, не делала в присутствии других), и, наконец, оба родителя расслабились в нежных объятиях. Все это показалось мне тогда странным, если не сказать зловещим.
Теперь, оглядываясь назад, кажется просто — может быть, даже слишком просто — найти объяснение ее поведению. Питтак приезжал затем, чтобы разведать, может ли он найти в моем отце потенциального союзника в борьбе против Меланхра, властвовавшего в Митилене. Тот согласился — или его склонили к согласию, что почти одно и то же.
Единственно возможным путем устранения Мелахра было тщательно подготовленное вооруженное нападение, и теперь мой отец приобрел в глазах моей матери облик человека, от которого можно ожидать решительного действия. Заговорщика в зародыше. Возможно, то, что я сейчас скажу, покажется циничным, но месяц спустя моя мать объявила, что беременна в четвертый раз — и это после того, как неоднократно заявляла во всеуслышание в своей обычной решительной манере, что в отпущенный ей остаток деятельной жизни у нее есть дела поважнее, чем рожать новых, бесполезных детей.
В то утро чудесным образом вернулось лето; небеса были ясны, лишь кое-где над простором Эгейского моря парили тонкие, будто набросанные едва заметными мазками облака. Мне было невыносимо сидеть в четырех стенах, и я одна отправилась на прогулку к мысу. Я даже не хотела брать с собой Праксиною. Я не могла отвязаться от мысли о безжалостной скоротечности жизни — мы лишь на миг вспархиваем ввысь навстречу солнечным лучам, будто бабочки-однодневки, или же всплываем к поверхности воды, точно пузырьки в потоке, свергающемся с гор. Солнечные блики теплыми пятнами легли на разбросанных вдоль дороги серых камнях; в воздухе пахло чабрецом, в отдаленных холмах двигались довольные жизнью нестриженые овцы, позвякивая колокольчиками. Мне хотелось запечатлеть в памяти любую мелочь — белые оборочки пены вокруг торчащих понизу
36
Хиос — остров в Эгейском море, у побережья Малой Азии. Около 600 г. до н. э. на острове произошло крупное восстание, рабов (купленные рабы впервые появились на Хиосе). В древности его считали одним из возможных мест рождения Гомера.
Но, понятно, это волнение не могло задержаться в моей душе надолго — оно улетучилось сразу же, как только стихотворение легло на папирус. Оно оказалось лишь бледной тенью впечатлений, которые я пыталась уловить. Теперь я сижу при свете светильника — спрятавшись, затаившись, затворив ставни, — предаюсь воспоминаниям. Я словно беззвучно ступаю по глубокому дну подернутого зеленью водоема моего сознания; о ноги мои бьются крупные красные рыбины; описывая в воде круги, они стремятся к поверхности; когда они поднимаются, мне становится страшно. Я всегда так напряженно жила настоящим, а теперь — на меня нахлынули вчерашние дни и мучают меня своими мимолетными горестями и иллюзорными радостями. Мне нет нужды вызывать прошлое в памяти — оно так никогда не умирало, оно живет со мною рядом, неслышно, ненавязчиво следуя за моей тенью, дожидаясь своего мгновения, — и вот этот миг наконец настал!..
…Когда я возвратилась с прогулки, на столе меня ждал запечатанный восковыми печатями пакет. По небрежно наляпанному воску и глубокому отпечатку большого перстня я догадалась, что он от брата Харакса. Я вскрыла пакет. В нем оказалась погашенная закладная на мою собственность, целый ворох долговых расписок от различных торговцев и лавочников, которым я задолжала, и небольшой мешочек, тоже запечатанный. В нем оказалось полсотни новеньких, только что отчеканенных серебряных статеров [37] . К посланному прилагалась краткая записка: «Надеюсь, все присланное доставит тебе удовольствие. Х.» И — ничего более. Я внимательно просмотрела все долговые расписки — он оплатил абсолютно все, не пропустив ни единого долга. Практичный, предприимчивый, нестерпимый брат мой! Гадаю, какое такое помрачение ума — может, летнее солнце напекло ему голову — из всех людей понесло именно его в эту загадочную египетскую гавань? Не тот ли ветер, который — о, как он мне знаком! — неожиданно является посреди чистого, пылающего неба? Неужели ему дано было почувствовать то же, что чувствую я? Ему ли — созданию с жабьей рожей и рыхлыми телесами — услышать СМЕХ АФРОДИТЫ?
37
Cmarfiep — древнегреческая серебряная монета, равная удвоенной драхме.
Гонец прибыл ранней весной ветреным утром; порыв ветра сорвал миндальный цвет с деревьев и бросил под копыта его коня. Мой отец, который был уже на ногах, сразу принялся собираться в путь. Он был молчалив, лицо его было хмурым. Тщательно упаковав меч и доспехи и погрузив их на вьючную лошадь, он ускакал, едва успев распрощаться со всеми нами. На наш дом опустилась тишина. Отсутствие отца чувствовалось повсеместно. Харакс и Евригий играли тихо, и даже моя мать, которая вот-вот должна была родить, казалась теперь не столь полной жизни. Мне представлялось, будто она пребывала в страхе. Весь дом погрузился в тягостные раздумья, с нетерпением ожидая новостей.
Прошло четыре томительных дня, и вот из Митилены прискакал гонец. Меланхр пал, Совет Благородных восстановлен, снова воцарились свобода и справедливость — сообщил моей матери прибывший гонец, бессвязно выговаривая фразы, словно скверно вызубренный урок. Он явно нервничал, его взгляд бегал из стороны в сторону — это как-то совершенно не вязалось с содержанием принесенного им известия. Меланхр мертв. Его ставленник Мирсил вместе примерно с двумя дюжинами своих самых влиятельных сторонников выслан на материк. Питтак единогласно избран членом Совета.