Смех Афродиты. Роман о Сафо с острова Лесбос
Шрифт:
— Хм… — заколебалась я, и чем дольше думала, тем труднее было отыскать ответ.
— Вот то-то, — замигал черными глазками Арион. — За возможность петь самобытным голосом нужно платить. Или я не прав?
— Но цена того стоит.
— Ах, Сафо, как это на тебя похоже! Задай на Крите, в Спарте или даже в Афинах вопрос, сколь высоко ценится там самобытный голос, и тебе ответят очень четко: там все мужи говорят — или стараются говорить — одним голосом: голосом государства. Попробуй поговорить с ними о личных страстях, о верховенстве сердца — о всех тех материях, которые твой остров позволял тебе переживать и лелеять, — и они заподозрят в тебе опасную
— Ты по рассеянности забыл, — сказала я, — что меня изгнали именно как опасную мечтательницу, покусившуюся на основы.
— О Сафо, — покачал он своей смуглой лысой головой, не сразу найдя, что сказать. — Знаешь, когда я вернулся на этот остров, то едва мог поверить своим глазам, увидев, что там творится, — эти идиотские интрижки, настроения и чувства еще гомеровских времен! Ты понимаешь, даже доспехи-, которые носят ваши воины, отстали на целое столетие по сравнению с теми, что сейчас приняты на вооружение на материке.
— Ну а так ли привлекательны пути, которые ты предлагаешь? Разве в Коринфе голос государства безмолвен?
— Коринф, подобно мне, — сказал Арион, — достояние всех народов. Он стоит, во всех смыслах, на перекрестке путей. Всякое искусство в конечном счете должно быть космополитичным, и большинству художников это известно. Вот почему столько людей искусства собрались именно там.
— Правда? А я думала, это потому, что Периандр им хорошо заплатил.
Арион улыбнулся. Он больше, чем прежде, стал похож на обезьяну.
— Вот видишь, — сказал он, — путешествие уже учит тебя уму-разуму. Конечно, художники, которые туда приезжают, получают достойное вознаграждение; да и хороший ремесленник тоже получит там достойную плату. Одно время бытовало мнение, что поэт должен петь не за плату, а так, как ему диктует муза. Но это хорошо лишь в том случае, когда у поэта есть аристократическое поместье… Теперь так не бывает — даже в Митилене, и ты это знаешь не хуже меня.
Он кивнул в сторону главного рулевого колеса, подле которого жирный торгаш проверял печати на амфорах с вином.
— Вот наше будущее, Сафо, — сказал Арион. — Твое и мое.
— Постыдное будущее.
— Уж так и постыдное? Это еще как сказать. У мужей вроде Периандра и Питтака своя точка зрения. Они видят мир полным покоя, процветающим, с открытыми границами; мир, в котором обмен идеями так же свободен, как торговля вином и маслинами, мир, в котором нет места войне и немыслимы никчемные национальные предрассудки. Космополитичный мир, в котором художник и производитель почитаются выше полководца, тем более такого, который может сражаться только за пиршественным столом. — Он прервал свою речь, возможно несколько ошарашенный своим же собственным пылом, и прошептал: — Ты же знаешь, в Коринфе меня удерживает не только жалованье.
— Я думаю.
Мы ненадолго замолчали, устремив взгляды через залив на зеленые складки гор Саламина и Мегары [83] . Позади нас, за излучиной, где находится порт, лежала Эгина [84] , а за ней — укутанные легкой дымкой Арголидские [85] горы. Там, за горизонтом, были Микены — те самые богатые золотом и окропленные кровью Микены Агамемнона [86] , где мужам ведомы понятие чести
83
Мегара — торговый город в Средней Греции, конкурировавший с Афинами. После захвата Афинами о. Саламин (ок. 600 г. до н. э.) значение Мегары как центра торговли уменьшилось.
84
Эгина — остров с одноименным городом в Сароническом заливе перед Аттикой. Достиг расцвета в VI–V вв. до н. э.
85
Арголида — область в Южной Греции.
86
Микены… окропленные кровью… Агамемнона. — Агамемнон — мифический царь Микен. После покорения Трои он возвратился домой с пленной царевной Кассандрой и там был убит своей женой Клитемнестрой и ее любовником Эгисфом.
Я размышляла: а на кого, в самом деле, был бы похож безликий, лишенный положения художник, кочующий со своей лирой, точно бродячий торговец, от одного покровителя к другому, живущий россказнями о невероятных приключениях и не имеющий в сердце ничего, кроме лести, алчности и страха? Он был бы подобен Ариону — великому, многочтимому, блаженному Ариону, который в течение уже стольких лет не слагает стихов, который опустошен и изломан судьбой и у которого не осталось ничего, кроме мозолистого пальца и длинного ногтя как подтверждения его существования! Подобен Ариону, который никому не принадлежит и ничему не верит.
Я глядела на поэта, скрестившего ноги, облаченного в свое уродство, словно в доспехи, и впервые почувствовала к нему одну только жалость. Жалость с легким налетом презрения. Зачем он держит путь на Сицилию? Явно не только для того, чтобы принять участие в музыкальных празднествах. Возможно, ветер, который благоприятствовал ему в Коринфе, теперь подул в другую сторону. Возможно, он хочет выведать, не сможет ли устарелая сицилийская землевладельческая аристократия, из которой сыплется песок, отвалить ему более жирный кус, чем Периандр. Интересно, каких взглядов он тогда будет держаться?
— Если судить по тому, что я слышала, Периандр не очень-то симпатичная личность, — сказала я.
— Не всему следует верить, что слышишь. К тому же он очень стар. Стар и сломлен горем. Смерть жены, ссора с сыном. Ты же не хуже меня знаешь.
— Да, — сказала я, — мне все известно. (В памяти возникли резкие, полные презрения слова тетушки Елены: «Человек, который способен избить свою жену ногами до выкидыша, после которого она вскоре умирает, — и все из-за гнусной сплетни, пересказанной ему наложницей, — такого едва ли можно назвать человеком с мужским характером».)
— Кстати сказать, — продолжал Арион нарочито небрежно, — будет правильным не говорить о причинах твоего изгнания, а еще лучше вовсе молчать о том, что ты изгнанница. Он довольно раздражителен на сей предмет.
— Все это звучит весьма тревожно. Может, мне лучше вообще не попадаться ему на глаза?
Арион снова заморгал и сказал:
— Периандр теперь не кушает аристократов. Они на него неплохо работают. Кроме того, — тут Арион изобразил широкую улыбку, — ему сказали обрезать только самые высокие колосья, помнишь? — Он оглядел меня с ног до головы с легкой усмешкой и добавил: — Думаю, ты будешь в полной безопасности.