Смех Афродиты. Роман о Сафо с острова Лесбос
Шрифт:
— Он из Лидии, — г сказал Церцил, взяв фиал в руки.
Когда он поднес его к солнечному лучу, фиал на
мгновение вспыхнул радугой. Он вынул пробку и осторожно принюхался. Наши глаза встретились.
— Она хотела бы, чтобы ты взяла что-нибудь в память о ней, Сафо.
Я кивнула, протянула руку, теперь уже ничему не удивляясь, и приняла дар. Вкладывая фиал в мою руку, он легонько коснулся перстня в виде двух переплетенных золотых змеек у меня на безымянном пальце. Затем мы немного постояли молча, глядя друг на друга. Пол в комнате был
Он сказал, следя за моим взглядом:
— Во дворце великого царя Вавилонского была терраса, выложенная плитами точь-в-точь как эта комната. Там Навуходоносор [111] и его вельможи имели обыкновение после обеда сразиться в шахматы. Роль каждой фигуры исполнял раб, который двигался так, как приказывал ему игрок.
Я слегка онемела от изумления:
— А на что они играли?
— Ну как на что? — Он был польщен, словно был учителем, блестяще ответившим на некий каверзный вопрос ученицы. — Рабы проигравшего доставались победителю.
111
Навуходоносор (605–562 гг. до н. э.) — царь Вавилонии, вытеснил египтян из Передней Азии. Во время войны с Сирией и Палестиной разрушил Иерусалим (587 г.) и увел в плен большую часть населения Иудеи.
— Но здесь у нас нет рабов.
— Ив самом деле нет, — сказал он. — Мы сами должны делать ходы.
— И сами страдать от наших ошибок.
— Именно так, — сказал он, и оба мы, движимые одним инстинктом, отошли подальше от открытой веранды и сели друг против друга за стол, на котором еще в изобилии стояли вина, фрукты и медовые пирожки.
Я позвонила в колокольчик; вошел раб-привратник — медленно, с угрюмым лицом — и наполнил нам чаши.
— Твое здоровье, — сказал Церцил.
— За твою долгую жизнь.
Он мгновение помешкал, словно размышляя, прежде чем поднес чашу к губам.
— Итак, за то, чтобы нам жить долго! — сказал он, залпом осушил чашу и выплеснул оставшиеся капли на пол,
— Так ты действительно четвероюродный брат моего дядюшки? — спросила я.
Разглядывая меня, он переводил взгляд слева направо.
— Все мужчины могут считать себя троюродными-четвероюродными братьями, — сказал он. — Нужно ли обращать внимание на то, что между некоторыми расстояние слишком велико?
— Так зачем же ты пришел?
— Именно затем, чтобы совершить то, чему ты была свидетельницей, — сказал он и кивнул рабу, который подскочил одним прыжком и мигом наполнил ему чашу вином. — Понимаешь, твое положение не просто удручающее. Оно может сделаться опасным.
— Опасным?
Он принялся потягивать вино.
— Да, да. И именно потому, что это завещание, вне всякого сомнения, подложное. Ты же сама была удивлена его краткостью. Что ж, у тебя были все основания удивляться.
—
— Очень просто. Ликург был богатым, но приезжим. Близких родственников, кроме жены, у него не было.
Как ты могла сама заметить, он не пользовался особой благосклонностью у более родовитых членов сиракузского общества. Похоже, благородные сиракузцы нашли случай слишком соблазнительным, чтобы упустить его.
— Но ведь это же невозможно! В голове не укладывается. Это же… Кто ж они после этого?
— Благородные, как я и сказал. — В речи Церцила вновь зазвучала ироническая нотка. — Подлинное завещание твоего дядюшки, возможно, спрятано где-нибудь в доме; но тебе мало поможет, если даже ты и найдешь его.
— Понимаю, — выдохнула я и прижала обе ладони к мозаичной поверхности стола и всмотрелась в их тыльную сторону. — Так что же мне теперь делать?
Церцил откинулся назад, размышляя.
— Есть несколько возможностей. Попробуй еще ка-кое-то время пожить в Сиракузах. Заказы, которые сыплются на тебя как из рога изобилия, помогут тебе про-
«держаться и до некоторой степени сохранить независимость. Но в этом есть очевидные недостатки. — Я кивнула. — Можешь написать Мирсилу ходатайство о сокращении срока изгнания, но — по многим соображениям — я сомневаюсь, что он проявит благосклонность. Можешь попытать счастья у Периандра в Коринфе, но думаю, что на этого дряхлого старца нельзя положиться.
— Я и сама в этом убедилась.
— Знаю.
— Я вижу, тебе обо мне многое ведомо, милый Церцил.
— А то как же? Это стало делом моей жизни. — Голос его был теплым, веселым, ироничным.
Я не могла понять, насколько серьезно то, что я только что слышала, но ко мне снова пришло странное чувство неизбежности, необходимости признания.
— У тебя есть еще предложения? — спросила я. Мозаика стола успела взмокнуть под моими ладонями.
— Только одно. Которое ты прекрасно знаешь.
(Да, это было не предложение. Это было утверждение.)
Церцил чарующе улыбнулся:
— Я извинился за то, что тогда сказал.
— Так ты по-прежнему уверен в нем?
Церцил не дал прямого ответа. Вместо этого он сказал после недолгого молчания:
— Хочешь обратно в Митилену?
— Хочу. Но…
— Это возможно, Сафо. Была бы твоя воля.
Мы переглянулись.
— Но… Почему ты остановил свой выбор на мне? — прошептала я. — Что я могу тебе дать? Что я вообще смогу тебе дать?
— А разве я прошу о каких-то дарах? — спросил он и положил свои ладони на мои. — Ребенком я видел в Андросе человека, который купил на рынке редкую, диковинную птицу в клетке. Отвалив за нее немалые деньги, он постоял немного и на виду у продавца отворил дверцу, выпустив пленницу на свободу.
— Понимаю, что ты имеешь в виду, милый Церцил. Но если бы я была на месте покупателя, то я бы подождала, чтобы убедиться, не приучена ли птица каждый раз возвращаться к своему хозяину.