Смех баньши
Шрифт:
— И если знать, то усомниться невозможно, — проговорила она меланхолично. — Где они тебя прятали?
— Они? — переспросил я из вредности.
— Те, кто тебя используют, — сказала она на этот раз напрямик. — В отличие от большинства безмозглых двуногих баранов, я не верю в судьбу или случай. Кто-то тщательно продумал каждый шаг. Твой отец потерял власть прежде, чем потерял жизнь. Он умер в одиночестве, всеми оставленный. Но глупые песни, слухи, распри, пророчества и кое-какие грязные трюки сделали свое
Я снова пожал плечами. Она вздохнула, потупив взор, в котором не мелькнуло ни тени раскаяния.
— Прости. Наверное и так очень досадно быть игрушкой в чужих руках.
Она сделала небольшую паузу, ожидая какой-нибудь естественной реакции на свои слова — вспышки гнева, возражений, оправданий, на худой конец просто давая время вникнуть в гнусную справедливость сказанного, как она полагала, возможно, искренне.
— Но я должна была это сказать, — она выжидающе посмотрела на меня.
— Открыть мне глаза? — промурлыкал я, сдерживая усмешку. — Потому что ты моя сестра, ты старше меня и давно уже знаешь, сколько на самом деле весит корона. Ценю твою заботу и благодарю.
— Но? — она наконец сдвинула брови.
— Но что?
— Ты не согласен.
— О, в самих по себе твоих словах много мудрого и жизненно верного…
— Но они не имеют к тебе отношения, хочешь ты сказать? Тебя выдавали за мертвеца столько лет, пока не подвернулся удобный случай. Сам-то ты знал, кто ты, все эти годы?
Мы посмотрели в глаза друг другу в упор, и по ее примеру, я оставил вопрос без ответа. Вскоре ей надоело играть в гляделки. Она слегка пожала плечами, взяла в руки серебряный кувшин с длинным изогнутым носиком и принялась разливать по кубкам чуть дымящееся подогретое вино с запахом корицы и гвоздики.
— Артур, — сказала она, протягивая мне кубок как чашу мира. Я взял его без всякой заминки, показывая, что не обижаюсь. — Последний раз, когда я видела тебя, зная кто ты, ты пил только молоко из груди кормилицы. Моя неловкость может быть прощена, если я говорю что-нибудь странное? Как бы то ни было, душа моя смятенна, в радости, но и в тревоге.
— Вне всякого сомнения, — кивнул я с небрежным пониманием, вдыхая дразнящий теплый аромат вина и специй. — Мне тоже странно говорить с сестрой, с которой я никогда не был знаком.
Она приподняла грациозной змеей изогнувшуюся бровь.
— Скажи, я вызываю у тебя какие-нибудь чувства? Добрые, или недобрые?
— Смятенные, — ответил я, дернув уголком рта в неопределенной улыбке. — Но я определенно не разочарован.
— Должно быть, ты слышал обо мне немало скверного, — сказала она утвердительно.
— Людям никогда не лень перемывать косточки тем, кто на виду, и кто выше их.
Она улыбнулась.
— С
Я полурассеянно кивнул, но пригубил вино только вслед за ней. Вряд ли на меня мог быстро и серьезно подействовать любой здешний яд, но это было распространенной вежливостью — хозяин должен отпить первым. Бархатистое, почти горячее, к моему изумлению не слишком сладкое, чего можно было бы ожидать в этих неумеренных временах и от дамы, да посреди этой благоуханной шелковой душегубки. Стройный, приятно строгий и сдержанный вкус.
— Изумительно! — вырвалась у меня искренняя похвала.
Моргейза, кажется, чуть не расплылась в настоящей довольной улыбке, рассмеялась и покачала головой.
— По крайней мере, тут наши вкусы сходятся. — Она подвинула мне резную дощечку с кусками сладкого пирога и засахаренными фруктами.
— Но увы, — проговорила она затем. — Ты был так далеко и так долго, что стену отчуждения нам уже не преодолеть.
— Поживем — увидим, — ответил я не без некоторых серьезных раздумий.
— Никто не знает, сколько нам осталось, — сказала она. — И во многом это зависит от того, кто дергает за ниточки.
— Нелестный подход к божественному, — заметил я.
— Я не имела в виду ничего божественного.
— Значит, ты просто хочешь узнать, кто дергает за ниточки? Вернее, кто дергает за ниточки меня?
— Почему бы и нет? Разве это удивительный интерес? Раз это касается нашего рода. Я могла бы предостеречь или помочь. Но мне хотелось бы знать, что мне делать. Ты отказываешь мне в этом?
— Все не так просто, Моргейза, — вздохнул я. — Если ты думаешь, что кто-то все это подстроил, ты поверишь в то, что я сам не знаю, кто? Если кто-то просто повлиял — движущих сил окажется слишком много. Даже ты — одна из них. Все мы дергаем за ниточки, только никогда не знаем до конца, что именно из этого выйдет. Ведь дергаем за ниточки не только мы.
Моргейза с брезгливо-недоверчивым выражением лица недовольно поморщилась.
— Предположим, что один из них этот старый пень Бран. Но главный не он, ему не хватило бы ни ума, ни терпения столько лет хранить тайну.
Я усмехнулся.
— Он и не хранил. Просто по дороге подвернулся.
— Но он имеет на тебя влияние?
— Довольно трогательный старикашка.
Моргейза какое-то время задумчиво мерила меня прищуренным глазом, потом улыбнулась плотно сжатыми губами.
— Единственное, что о тебе можно сказать — ты действительно мой брат.
«Не единственная, но абсолютная ложь», — подумал я.
Несколько минут мы только молчали и улыбались как сфинксы, потом вдруг одновременно допили остатки вина одним глотком и посмотрели друг на друга слегка удивившись подобной синхронности и рассмеявшись.