Смех Циклопа
Шрифт:
– Вы были знакомы? – спрашивает Лукреция.
– Были. Он посетил мое первое представление. Я усадил его в первом ряду, заставил зал аплодировать ему: «Сегодня у нас праздник, в зале присутствует лучший среди нас, Циклоп, Дариус Великий собственной персоной!» Он встал, и все зрители, мои зрители, не щадили ладоней в его честь. Тогда я собирал по 150–200 человек. После представления он пришел ко мне и сказал – я запомнил слово в слово: «Три твои скетча мне очень приглянулись, я буду их исполнять». Я решил, что ослышался. «Хотите их у меня приобрести?» – спрашиваю. А он и говорит: «Нет, идеи принадлежат всем, я их беру, и дело
Кажется, Себастьян Долин снова переживает эту сцену наяву.
Официант в тюрбане и в туфлях с загнутыми носами приносит ему цыплят тандури, и он жадно набрасывается на еду.
– Хорошо помню его следующие слова: «Считай меня щедрым приемным отцом. Я дам твоим детям образование, засыплю их подарками, покажу им мир». «А я, их биологический отец, не позволю их похитить» – был мой ответ. Тогда он заговорил совсем другим, угрожающим тоном: «Кажется, ты не отдаешь себе отчета, с кем разговариваешь. Что ж, дело твое, Себ. Я бы предпочел договориться полюбовно, но раз ты не хочешь устроить все по справедливости, я попросту заберу то, что мне требуется, а если тебе это не понравится, если ты вздумаешь встать у меня на пути, я тебе ребра переломаю, ты пожалеешь, что появился на свет».
– Мы точно говорим о Дариусе Возняке? – не верит своим ушам Лукреция.
– А вы решили, что я все это выдумал? О нем самом, о Циклопе! О человеке с сияющим сердечком в глазу. Об идоле толпы.
Она молча смотрит на него.
– Как ни трудно мне вам поверить, продолжайте. Что было потом? – Лукреция Немрод прилежно записывает, показывая ему, что сохранит сказанное им.
– Дариус не соврал: он стал исполнять мои скетчи, не меняя в них ни словечка. Правда, зрителей у него набиралось тысячи, не то, что у меня. Этот негодяй все продумал: он включил на моем спектакле диктофон своего мобильного. Три моих лучших скетча! Это как если бы у меня была галерея и он украл оттуда и перепродал три лучших картины. Форменный грабеж!
Себ в сердцах швыряет на пол вилку, тут же поднимает ее под укоризненными взглядами других посетителей и вытирает салфеткой.
Чтобы разрядить обстановку, Лукреция достает подарок Стефана Крауза, брелок со смехом. Механический хохот позволяет всем перевести дух.
Себастьян Долин рассказывает дальше.
– Представляете, полные залы аплодировали моим шуткам, моим диалогам, моим персонажам. Он своровал у меня даже мимику, даже позы и повороты головы.
Она подливает ему вина, уже чтобы успокоить, потому что язык развязался полностью.
– Я подал на него в суд, было разбирательство. Но вы знаете поговорку: «Хороший адвокат знает закон, очень хороший – судью».
И он сам смеется своей шутке.
– У Дариуса был именно такой защитник, дорогущий адвокат, всеобщий знакомец. Якобы не проигравший ни одного процесса. Мой он выиграл без малейшего труда. Но это были еще цветочки. Суд не только закрепил за ним право использовать
Вилка опять летит на пол, но Лукреция ловит ее на лету и отвлекает рассказчика, наливая вино в его бокал. Желая его успокоить, она говорит:
– Прав был Лафонтен: у сильного всегда бессильный виноват.
– У сильного – бессильный, так и есть. Но и это еще не конец. Моя адвокатесса, скорчив рожу – мол, очень жаль, не повезло, аргументы противной стороны лишили нас всяких шансов, – подошла к Дариусу за автографом! Никогда ей этого не прощу! Ладно бы она одна, так еще и судья: «Я не для себя, а для сына, он в вас души не чает». После этого встал в очередь весь зал, как будто это был не суд, а спектакль Дариуса. Гиньоль поставил на колени Ньяфрона! [13] Роль Ньяфрона сыграл я.
13
Гиньоль и Ньяфрон – персонажи французского ярмарочного кукольного театра.
Себастьян Долин с саркастическим смехом рвет зубами лепешку и продолжает с полным ртом:
– Но его ненависть ко мне еще не была утолена. Дариусу мало было украсть у меня спектакль, разорить, унизить в суде, ему понадобилось исполнить обещание и в фигуральном смысле переломать мне ребра. Он постарался, чтобы я фигурировал во всех стоп-листах всех телеканалов.
Торговец цветами, приняв их за влюбленную парочку, предлагает букет жасмина, издающий сильный искусственный запах. Лукреция отрицательно крутит головой, но торговец не отстает.
– Поздно, мы уже переспали, – говорит она ему, чтобы отшить.
Бедняга пятится от их столика и предлагает свое чудо цветоводства другой паре.
– Как один комик может запретить другого? – недоуменно спрашивает она.
– Очень просто: обронить фразочку вроде: «Если в вашей передаче появится Себ, меня можете не звать». Достаточно сказать это всего раз одному-единственному журналисту – и пороховая дорожка добежит куда надо, ему даже не нужно повторять свою угрозу, ее успешно разнесут и намотают на ус.
– Вы его ненавидели?
– Слишком слабое слово, чтобы передать мое отвращение к этому субъекту.
– Вас обрадовала его смерть?
– Я отпраздновал ее шампанским. Плясал один перед домашним телевизором, когда показывали его похороны.
– Это вы его убили?
Он нервно давится.
– Нет, мне не хватило бы смелости. Но я очень сожалею об этом. Если бы я это сделал, то мог бы без стыда смотреться в зеркало, это точно.
– Если предположить, что это убийство, то кому, по-вашему, хватило бы на это смелости?
Он задумывается.
Индус приносит десертное меню. Лукреция выбирает блюдо с непонятным названием «гулаб джамун». Им подают залитые медом шарики из манки с шафраном.
Себастьян Долин ест с аппетитом, самозабвенно, размашисто двигая челюстями, словно перекусывая хребет невидимому врагу.
Он делает неопределенный жест.
– Любому из комиков, всех не перечислить. Все, кроме шайки его сообщников, были настроены против него. Я имею в виду тех, кто знал, что он собой представляет.