Смех под штыком
Шрифт:
«Мы, говорят, вступили в борьбу с реакцией, как самостоятельная третья сила — демократическая».
«Мы, говорят, не сложим оружия до полной победы демократии… Чтобы придать борьбе общероссийское значение».
И постановили они выбрать Комитет освобождения Черноморья, который соберет чрезвычайный с’езд, а тот уже узаконит Черноморскую республику; постановили договориться с Кубанью о вхождении Черноморья в ее состав, как автономной единицы, но при условии разрыва Кубани с Деникиным.
На этот с’езд приглашены были два редкостных члена сибирского учредительного собрания, которых Колчак
Воронович приступил к организации армии. В основу положил проект народной милиции. Реформа дала «блестящие» результаты. В каждом районе провели делегатские с’езды, на них выбрали районные штабы крестьянского ополчения из трех человек каждый, и поручили этим штабам взять на учет всех боеспособных и все вооружение и снаряжение.
Выросла грозная армия у Вороновича — готов сокрушить, в порошок растереть врага. Но он великодушен. Он дает срок одуматься.
В декабре Комитет освобождения обратился с меморандумом (это нота такая, только уже не тонкая, а толстая)… Так «обратился к английской, французской и американской миссиям, прося их, во избежание могущего произойти кровопролития, предложить Деникину очистить всю Черноморскую губернию до Новороссийска исключительно». Комитет указывал, что «оставление без всякого внимания троекратного обращения к союзникам будет сочтено черноморским крестьянством за полную солидарность с политикой и методами управления Деникина».
Нота от равного к равному.
Ответа не последовало.
Что ж, придется драться. Но куда сунешься с многосемейной армией? С кем начинать? Ребят похрабрее нужно. А тут просятся безработные красноармейцы, скрывавшиеся в Грузии, зеленые, которым надоело любоваться розами и шататься неприкаянными. И Иванков туда же затесался, прячется под своей облезлой ермолкой, ухмыляется в свою скобелевскую бородку. Набрался отрядик человек в 300. Приехало подкрепление из Грузии: эс-эры, меньшевики, а с ними под шумок — и коммунисты: Афонин, Рязанский, и прочие, и прочие — не перечтешь. Кто — в комитет, к портфелям тянется, в креслах спешит место насидеть, а коммунисты — в строй, поближе к солдатам.
Грузинская меньшевичка невинная украдкой подкармливает свое незаконное детище, отпустила на приданое ему миллион рублей денег, 250 винтовок, 5 пулеметов и немного шинелей.
И вот, в последних числах января выступила «третья сила». Полезли зеленые в нейтральную зону. Грузинская меньшевичка стыдливо глазки прячет: «Я ничего не понимаю в этом: я же невинная девушка».
У зеленых 2000 бойцов. Из них вооружено тысяча: 300 — винтовками, 300 — берданами, 400 — охотничьими. Кроме этого — пять пулеметов. Кроме этого… (ах не щекочите, я же — девушка…) грузинский отряд… гм… сочинцев в 70 прекрасно вооруженных бойцов.
Силы белых в Сочинском округе — 52 отдельная бригада в 2500 штыков с восемью орудиями и тридцатью пулеметами. На границе же — лишь три батальона.
Главный штаб назначил выступление
И ничего. В Сочи у берега покачивался на волнах пароходик «Осторожный», наводил на белых тоску. Словно гроб без мертвеца. Были на нем 18 офицеров, было много оружия, а теперь пусто: зеленые в Геленджике выгрузили.
Белые солдаты ерзают: терпения нет ждать. Воронович изучает тщательнейшим образом все возможности «за» и «против».
Долго думал Воронович, наконец решился: отдал исторический приказ: «В наступление» — и двинулись отряды… А в задних рядах красного отряда, где Иванков в ермолке ухмыляется, ребята, стервецы, оркестр губной сварганили, нарезывают в такт:
«Мальбрук в поход собрался, Кругом большая тень»…А он, величественно заложив руку за борт, стоял и думал…
И чорт его понес, то-есть не его понес, а он послал 3 роты в обход за 15 верст на Ермоловку. А горы там еще диче, еще выше, чем в районе Лысых гор; снегу там еще больше. И послал он Лихмана с телефоном, чтобы связь со всеми наступающими частями была, и чтоб через каждые пятнадцать минут донесения летели в его ставку. А Лихман, подлец, взял да заблудился. Воронович с графином воды бегает, вот-вот в обморок упадет. Но еще не падает, потому что боя же еще нет. Послал в Михельрипш конного — и он, и он не возвращается, где-то в сугроб провалился — да это же невозможно! А тут стрельба кое-где редкая: пук-пук, пах-пах… И пал поверженный Воронович «в растрепанных чувствах»… И вылили ему на голову графин воды, чтоб успокоился.
А в Михельрипше и в самом деле беда случилась. Были там, видно, и преданные Деникину, а может, в попыхах не поняли в чем дело — начали стрелять, одного убили, трех ранили. Ну, зачем эти жертвы? Ведь если бы эти белые знали, что в их тылу Молдовский мост займут шесть рот с пятью пулеметами во главе с Кощенко, да они бы сами преподнесли зеленым винтовки: «Сделайте милость, возьмите, не томите».
И Кощенко пошел не берегом в зарослях, не между гор, а через самый, что называется пуп, через непролазную, заваленную снегом гору Дзыхру! Прошел-таки: крестьяне у него опытные лазать по горам. И занял в тылу белых мост, а под мостом — речка «Бешеная», по-горски — Мзымта; не рискнет броситься через нее самый остервенелый офицер.
А тут батальоны белых растерялись, мечутся, не знают кому сдать оружие, а Воронович в лихорадке трясется: против него части тоже выступили. Крестьян набрело, вроде как бы, за оружием, а Воронович восторгается: «Какие расчудесные, исходят огнем, в бой рвутся!» Кабы он знал, что в Мягкой щели целая ярмарка собиралась, тоже будто за оружием, а оказалось… Получили оружие… «Больше ничего нема? Подбарахлить поблизости не предвидится? Чтоб без риску… Нет? Ну, прощевайте».
И бабы с ёдовом пришли: как бы за ночь не проголодались их мужья да сыны. Воронович, потрясенный боем, бессильно сидит у стола и недоумевающе спрашивает: