Смена караулов
Шрифт:
На следующий день Римма едва поднялась с постели. Страшно болела голова. Все вокруг потеряло всякое значение. Собираясь на работу, она сказала:
— Иди в горком, расскажи откровенно обо всем.
Двориков с надеждой глянул на жену. Она глухо добавила:
— Не мне же идти самой.
— Конечно, конечно, — ответил он скороговоркой, не в силах побороть смятение, внезапно охватившее его.
Появиться сейчас в горкоме он просто не мог: надо было собраться с мыслями. Но его ждет первый секретарь. Позвонить, сослаться на нездоровье? Какая нелепая случайность: именно сегодня, когда Нечаев предложит ему новый трест, он, Двориков, вынужден будет рассказать о себе… Отложить невозможно, — Римма вовсе не простит такого малодушия, возненавидит его окончательно.
Двориков нечаянно встретился глазами с младшим лейтенантом Алексеем Луговым и поспешно, боясь еще передумать, вышел из дома, плюхнулся в машину позади водителя, который заждался его сегодня у подъезда.
ГЛАВА 20
Немало повидали на своем веку эти цельнолитые мачтовые сосны Курляндии! Уж они-то ясно помнят мятежный гул Либавского восстания, которое, точно эхо черноморского «Потемкина», всколыхнуло всю Балтику. И это здесь же, на придорожных просеках, отбивались латышские стрелки, сдерживая в девятнадцатом году прусские дивизии и местных буржуа — в е р с а л ь ц е в, наступавших на Р и ж с к у ю К о м м у н у. А в сорок первом в чащобах Курземе поодиночке собирались в партизанские отряды последние защитники Лиепаи, вставшей почти вровень с Брестской крепостью.
И до сих пор на лесных прогалинах, густо поросших курчавым молодняком, видны рубцы траншей Отечественной войны: они осыпались, заплыли охристой глиной, но еще не изгладились вовсе. Даже брустверы угадываются, как грибные кочки. Уцелели кое-где и землянки под накатами сосновых бревен, в иных тесовые двери закрыты по-хозяйски, будто люди решили сберечь их на память тем, кому жить в следующем столетии.
Однако ч и т а т ь дремучий лес куда труднее, чем Уральские горы. Уж на что Тарас Воеводин знал тут многие военные просеки времен «Курляндского котла», но и он бы теперь не обошелся без помощи Лусиса, который без ошибки, напрямки вывел его на знакомую опушку. Они встретились на этот раз, не сговариваясь заранее: Воеводин был приглашен в Ленинград, на книжную выставку краеведов, ну и, оказавшись вблизи Латвии, он не мог попутно не заехать в Ригу.
Лето было на исходе. Впрочем, и без того нечеткая грань между летом и осенью в Прибалтике давно размыта бисерными дождями, которые, случается, как зарядят с весны под штормовой ветер с моря, так и идут до самого листопада, пользуясь тем, что северное солнце безнадежно заплуталось в наволочном небе, нависающем над горизонтом.
Но Тарасу повезло — август выдался погожим: не верилось, что на пороге осень.
Петер сам предложил съездить на денек в Курземе, — не бывали там целую вечность.
— Ты подумай только, драугс, в сентябре исполняется ровно треть века со дня окончания войны, — говорил Петер. — Шутка ли, четыреста месяцев…
— Двенадцать тысяч дней, — в тон ему продолжил Тарас, хорошо зная, что он, как и все историки, неравнодушен к мерному отсчету времени.
Петер лишь скупо улыбнулся в ответ. Они стояли на опушке корабельного бора, где поздней осенью сорок четвертого отбивали немецкие атаки. Шли завершающие месяцы войны, но далеко не спокойно было на Курляндской дуге, оба конца которой упирались в море. Тридцать гитлеровских дивизий, блокированных на полуострове, не сидели в
В тот памятный день истребительный противотанковый артполк Воеводина был поднят по тревоге и брошен в узкий коридор прорыва — туда, где обозначился успех контрудара противника. Не только рядовые пушкари, сам Воеводин думал, что в таких лесах танки не пройдут. А они прошли и вырвались на широкую поляну, что вела на юг, в совершенно открытые места.
Завязалась жестокая орудийная дуэль. Хорошо еще, что немцы не успели подтянуть сюда тяжелую артиллерию, иначе совсем бы туго пришлось воеводинским батареям. Но и этот поединок с танками, которые шли прямо на огневые позиции батарей, тоже кое-что стоил. К тому же, в отличие от истребителей танков, излишне полагавшихся на лес, пехота излишне побаивалась леса. Когда на опушку вслед за атакующими вдоль поляны крестоносными машинами густо высыпали фашистские автоматчики, наступили критические минуты. Как бы нужен был смелый бросок вперед соседнего стрелкового полка, чтобы немедленно отсечь не в меру самонадеянных автоматчиков. Однако пехота, не привыкшая воевать в лесу, явно опасалась его тактических сюрпризов.
Уже горело несколько машин; среди них «фердинанд», распустив гусеницу, черно чадил гуще всех, уткнувшись длинным стволом пушки в свежую воронку. Но танки, обтекая тех, кто отвоевался, приближались к левой батарее, несмотря на ее кинжальный, убийственный огонь. Воеводин стоял позади батареи: опустившись в ровик до пояса, он наблюдал, как отчаянно отстреливалось первое орудие Лусиса. Южнее, в мелколесье, располагался третий дивизион, до которого, как считал Тарас, вряд ли дойдет дело. Возможно, его надежды и оправдались бы, если бы не эта странная л е с о б о я з н ь пехоты: она все еще не решалась скрытно, лесом обойти немецких автоматчиков, дабы лишить танки взаимодействия с живой силой. За танками по-прежнему волочились длинные хвосты десантников, которые больше всего тревожили артиллеристов. Воеводин послал ординарца на НП командира стрелкового полка с просьбой сейчас же прикрыть его батареи.
В головных орудийных расчетах оставалось по два-три человека. Тарас приказал третьему дивизиону в случае необходимости открыть огонь самостоятельно, не дожидаясь дополнительных команд. И вовремя это сделал. Началась вторая, решительная атака безо всякой артиллерийской подготовки. Противник шел напролом, не считаясь с потерями, будто у него в тылу, на севере, был в самом деле последний клочок суши, за которым пенилось в утреннем туманце неспокойное Балтийское море.
Увидев, как сильно тряхануло крайнее левое орудие, Тарас кинулся туда, но тотчас был опрокинут взрывной волной и рухнул на лафет…
Пехота вступила наконец в дело. Пользуясь случаем, Петер оставил у своей пушки одного наводчика и побежал на выручку майору Воеводину. Он вытащил его с огневой позиции в лес, где командира гвардейского артполка подхватили шофер «виллиса» и медицинская сестра. У Лусиса еще хватило времени, чтобы оттянуть обреченную трехдюймовку, за сторожевые сосны на опушке бора.
Дальше немцы так и не продвинулись на юг, встреченные беглым огнем третьего дивизиона. Они потеряли девять танков, две самоходки и повернули восвояси. Полк Воеводина недосчитался четырех орудий и семнадцати солдат и офицеров. Раненых не было, вернее, их не считали: никому не хотелось выбывать из строя в конце войны. Сам Тарас отказался ехать в госпиталь, придя в сознание после удара головой о пушечный замок. Его оставили в покое, тем более что на фронте наступило затишье.
— Вот здесь ты и упал, — Лусис показал на черничную кулигу. — По этой ложбинке я тащил тебя в лес.
Тарас молча обнял Петера, как тогда, в сорок четвертом.
Они присели на травянистую бровку заплывшей глиной траншеи, начали закуривать.
У каждого, кто воевал, непременно есть особо памятный день второго рождения — или в начале, или в середине, или в конце войны. Не в том его суть, какое место занимал он в боевой цепи минувших дней, а в том, что человек, оказавшись лицом к лицу со смертью, все-таки выдюжил — сам или благодаря своим однополчанам.