Смерть Аттилы
Шрифт:
Он погладил гнедого жеребенка, подбежавшего ближе и сунувшего морду под брюхо матери. Когда монах привязал кобылу, Такс подтолкнул его в проход между двумя планками юрты.
Трубач посмотрел на них.
— Кто это? Садитесь. Ты пришел раньше назначенного времени. Ну, ничего.
Он сидел на одном из своих прекрасных ковров и подвинулся, чтобы Такс и монах тоже могли сесть с ним. Такс указал монаху на место, рядом с собой, и тот сел, скрестив ноги, как нищий в городе.
— Он хочет знать, кто ты такой, — сказал Такс монаху, указывая на Трубача.
Монах кивнул. Его голова и лицо напоминали деревянную маску — одни острые углы.
— Пожалуйста,
Когда Такс все перевел, Трубач улыбнулся и сказал:
— Он не скрывает правды. Скажи ему, что я ждал знака, по какому пути мне следует двигаться дальше, и теперь мне кажется, что он дал мне такой знак. Я отправляюсь в Новый Рим.
Такс резко поднял голову:
— Но…
— Ты можешь меня туда проводить, а потом отправляйся куда угодно. Скажи ему об этом.
— Но он хочет остаться с хунну. Трубач пожал плечами:
— Меня не волнуют его желания.
Такс все перевел монаху, и тот, улыбаясь, посмотрел на него.
— Дорогой друг, ты знаешь о моем желании жить среди ваших людей. Я не желаю возвращаться домой. Скажи ему, может, я действительно принес ему какой-то знак, послание, но после этого я должен найти возможность остаться с вашим народом. Я ему не нужен!
Когда Трубач услышал слова монаха, он сказал:
— Скажи ему, что он может позднее вернуться к хунну, но сейчас это невозможно. Все племена будут кочевать до сезона охоты. Большинство станут передвигаться по два-три семейства, и они не объединятся в большие группы до самой осени, когда будут выбирать новых вождей и начнут Великую Охоту. Никто не возьмет его с собой — он не умеет охотиться или пасти скот, или охранять стоянку, но он станет есть столько же, сколько едят они сами. Ты ему скажи об этом, и он все поймет. У него умное лицо.
Трубач снова взял дудочку и подул в нее. Такс поморщился. На языке хунну все было для него ясным, но, чтобы перевести на латынь, потребовалось много слов и еще больше объяснений. В конце перевода монах глянул на Трубача. Лицо у него было грустным.
— Понимаю. Это воля Божья.
— Он все понял, — сказал Такс.
— Я так и надеялся.
Когда Аурелиус впервые выразил желание нести Слова Бога народу хунну, его старшие братья по религии начали ругать его за грех гордыни. Он нес наказание, и оно только укрепило его в желании выполнить свою миссию. Много лет он пытался попасть в Хунгвар. Наконец дипломатическая миссия согласилась взять его с собой. После прибытия в Хунгвар его просто выбросили в дождь и холод. И это унизительное зрелище наблюдали дюжины варваров. Он почти все лето не мог покинуть религиозных аланов, которые спасли его. У них не было собственного священника, и они не собирались отпускать Аурелиуса, хотя они были арийцами, а он проповедовал ортодоксальную доктрину. Наконец ему удалось вернуться в Хунгвар, как раз во время похорон кагана. Крики, костры и люди, носившиеся во всех направлениях, могли бы напугать его до нельзя, , но вместо этого он был вне себя от страстного и бесстрашного возбуждения. Он вошел в первую юрту и начал там молиться.
Конечно, гунны пока ничего не поняли, но они постепенно все поймут и примут Слова Божьи, которые он нес им. Он больше молился для себя, чем для окружающих. Часть его преданности монашеству состояла в том, что он размышлял о Христе и от этого был счастлив.
На следующее
Он пошел за ними. Его поразила скорбь этой женщины. Мужчины оставили мертвого мужа в пустой юрте. Женщина начала укладывать тело, и монах стал ей помогать.
Сначала она тоже не обращала на него никакого внимания, но постепенно растаяла и начала что-то говорить, не переставая, хотя знала, что он не понимает языка гуннов. Они вместе обмыли ее мужчину и надели на него свежие одежды. И все время она говорила не переставая.
Ее мужа забили до смерти ножами. Аурелиус сначала не мог на него смотреть. Женщина — она ему четко объяснила, что ее имя Юммарка, — ловко переворачивала тело. Но когда она смывала кровь, то приложила щеку к его груди и застонала, и тогда Аурелиус понял, почему она так переворачивала тело мужа: потому что было ей так знакомо! Истерзанное и грязное, оно стало выглядеть в глазах монаха по-другому.
Но сейчас он снова ехал на юг — значит, не быть ему Апостолом среди гуннов! Лошадь трясла его. Он не умел сильно сжать ее бока коленями, и каждый подскок почти выбивал его из седла. Они ехали сквозь лунную ночь, полную голосов сов. Слева текла река, и к югу расстилалась светлая и прохладная степь. Перед ним ехали два гунна, болтая на ходу, как женщины. С ними были две свободные лошади и жеребята.
Гнедая кобылка остановилась, чтобы покормить жеребенка. Она останавливалась и раньше. Аурелиус боялся погонять ее, так как ему было жаль голодного жеребенка. Он знал, что гунны ценят своих лошадей превыше всего. Когда они увидели, что он остановился, они тоже остановили своих лошадей. Старший мужчина был худой и высокого роста. Он вытащил дудочку и начал играть. Кони стали щипать траву.
Аурелиус легко перевалился с боку на бок, чтобы немного размять застывшие мышцы. Кобыла двинулась вперед, вытащив сосок изо рта жеребенка. Другой жеребенок лег на землю. Его мать подтолкнула его носом, но он не вставал.
— Подождите! — обратился Аурелиус к гуннам. Те были готовы продолжить путь. Он показал им на жеребенка.
— Нам нужно отдохнуть.
— Мы только что покинули Хунгвар, — сказал младший гунн. Сейчас у него было приличное настроение.
Аурелиус согласился с ним.
— Я это знаю, но если вы хотите, чтобы я ехал с вами, вам следует понимать, что я не могу ехать так, как ездят хунну.
Старик засмеялся, когда Аурелиус употребил то имя, каким сами хунну называли себя. Он начал разговаривать с молодым парнем. Когда закончились переговоры, старик снова поиграл на дудочке. Потом он огляделся и, показав на реку, что-то сказал.
— Мы остановимся там, у реки, — сказал молодой парень Аурелиусу. Он снова начал злиться, схватил уздечку гнедой кобылки, выхватив ее из рук Аурелиуса, и помчался галопом. Аурелиус ухватился за гриву и крепко сжал ноги на брюхе кобылки, чтобы как-то удержаться на ней. Но он уже сильно растер себе колени и ляжки и на полпути к реке свалился с кобылки.