Смерть Аттилы
Шрифт:
Вокруг все мужчины подхватили песнь. Такс почти забыл ее, но старые слова вернулись к нему и наполнили его дикими видениями и воспоминаниями. Рядом с ним Эдеко тихо сказал:
— Денгазич провел весь день с шаманами и выучил моление. Каган был бы этому рад.
Он тихонько присоединился к плачу, стараясь беречь больное горло. Такс облизал губы, слова сами вылетели из его рта, и он стал петь их, хотя его голос дрожал и запинался и слезы текли по щекам. Он чувствовал одновременно ужасную скорбь и поразительную радость.
С пением процессия медленно приблизилась к костру. Всадники окружили костер, поставив коней
Темнота мгновенно рассеялась от сильного пламени. Такс видел желтое лицо кагана в свете костра, с закрытыми глазами и плотно сомкнутым ртом, через который из него вышла вся кровь. У Такса трепетало сердце. Потом сильно запахло горящей плотью, и у него перехватило горло. Черная лошадка заржала и сильно прижалась к коню Эдеко, который быстро развернулся и поскакал прочь. Вокруг них начали волноваться остальные лошади. Черная лошадка порывисто раздувала ноздри.
Продолжая монотонно повторять слова моления, всадники по кругу мчались вокруг костра. Лошади все убыстряли движение.
Большинство всадников повторяли моление о погибшем отце, но некоторые из них пели другую песнь, и когда остальные всадники повторили слова, то стала звучать только эта песнь — моление на смерть кагана.
Такс тоже ездил по кругу, пока не почувствовал, что черная лошадка замедляет ход от усталости. Он вывел лошадь из круга и шагом отправился к стоянке хунну. Всадники будут ездить всю ночь и весь последующий день, и еще одну ночь. Когда всадник уставал, он мог уехать отдохнуть, и другой всадник занимал его место. У Такса сами собой закрывались глаза, и маленькая лошадка несла его в лагерь. Такс задремал и не просыпался, пока лошадь не остановилась у юрты Яя и вышедшая наружу Юммейк не коснулась его руки.
На рассвете всадники все еще ездили вокруг костра на равнине. Дитрик слышал их песни, пока ехал к деревне гепидов. Когда он проснулся на рассвете и стоял в сером холодном воздухе, натягивая одежду, слушая песни, у него были крепко стиснуты зубы. Юноша подошел к окну и отворил его. Он ничего не мог видеть, если даже далеко наружу высунуть голову. Ничего, кроме крыш соседних домов. Но он знал, что там они делали.
Все уже были готовы. Дитрик последним спустился вниз. В комнате рабы готовили завтрак. Дитрик накинул плащ — в конце лета холод не проходил все утро. Мимо столпившихся рядом с отцом людей он прошел к огню. Раб подал ему чашу бульона и хлеб. Ардарик продолжал есть. Он увидел сына и показал в направлении гуннов:
— Ну, что ты теперь о них думаешь? Орут и воют, как дикие звери. Такие обычаи не подобают для великого человека, каким был каган! Так вот!
Дитрик сел и начал жевать хлеб.
— Они все пьяны или сошли с ума, — добавил кто-то.
— Дитрик все вам может рассказать о них, — хитро заметил Ардарик. Он быстро
— Дитрик, что они пьют?
— Кровь детей германцев!
Дитрик захохотал, но все вокруг него вздрогнули и с ужасом посмотрели на Дитрика. Ардарик поставил свою чашу на пол и позвал собак, чтобы те вылизали ее до блеска. Собаки грызлись и шумели миской у его ног.
Ардарик сказал:
— Нам нужно ехать. Вчера я разговаривал со старейшинами и нашими священниками. Сегодня мы должны все собрать и ночью уехать отсюда. Но это — тайна! Только богу известно, что они сделают, если узнают о наших планах.
Дитрик стоял, как после удара молнией, молча уставившись на отца. Все остальные выражали облегчение и согласие с планом Ардарика. Дитрик посмотрел на чашу с бульоном, которую он держал на коленях. Он понимал, что больше никогда не увидит Такса.
— Откуда он явился? — спросил Монидяк, присаживаясь слева от Такса. Он покачал головой. Такс столько выпил, что никак не мог сфокусировать взгляд. Он видел монаха в центре юрты только в виде тени, которая загораживала ему свет. Везде пахло Белым Братом. У Такса забурчало в животе, и он чуть не начал блевать. Юммейк сидела рядом и пела низким красивым голосом.
Такс почувствовал, как он ее любит, даже если она — жена Яя. Было трудно дышать плотным теплым воздухом в юрте. Кругом полыхали оранжевые отсветы огня.
Монидяк смотрел на монаха. Его руки поднимались и опускались, как крылья журавля в такт с пением, которое звучало где-то рядом. Монидяк толкнул локтем Такса и сказал:
— Это тот самый монах, которого каган вышвырнул с пира, когда здесь были римляне. Он — шаман христиан. Что он говорит?
— Что?
— Что он говорит?
Такс прислушался, пытаясь что-то понять, поднял кувшин ко рту и отхлебнул из него. В вино был добавлен отвар Белого Брата. Желудок сжался от прикосновения маслянистой жидкости. Он постепенно понял, что именно монах пел странную песню на латыни и размахивал руками. Ему захотелось увидеть его лицо. Трудно понимать слова, если ты не можешь видеть лица говорящего. Но Такс различал только мазки красного, золотого и коричневого, которые двигались и переливались в такт движениям монаха и его пению.
— Что-то насчет души и духов, — объяснил Такс Монидяку. — О Прародителе христиан и насчет Христа.
Он снова поднял кувшин, не удержал его и облил всего себя вином. Монидяк не сводил глаз с монаха.
— Может, это тот самый монах, который сглазил нашего кагана? За то, что тот выбросил его на дождь!
Такс осторожно поставил кувшин на пол и смотрел, как тот стал кругами вращаться по полу. Юммейк встала, спокойно подняла кувшин и унесла его подальше.
Такс сказал:
— Шаманы сказали, что не было никакого колдовства и сглаза.
Он закрыл глаза, но стало еще хуже, под ним поднимался и опускался пол, и опять забурлило в животе. Он открыл глаза.
— Это они так говорят, — заметил Монидяк. — Но как может человек умереть подобным образом, если только не из-за колдовства.
— Что?
Монидяк затряс головой.
— Я поговорю с тобой утром.
Он подобрал под себя ноги и начал хлопать в такт пению монаха.
Юммейк, улыбаясь, вернулась назад и села. Она принесла с собой еще один кувшин.
— Он — полон.