Смерть автора

Елиферова Мария

— Я никого не мистифицирую, — серьёзно ответил писатель, потягивая длинную восточную трубку. — Вещи, которые происходили тогда в Лондоне, странные, но вполне реальные. Я знаком со всеми участниками этих происшествий.

— И с главным виновником?

— С ним в первую очередь.

Я сидел в напряжении, ожидая визита, ради которого пришёл сюда. Читатели меня поймут, если представят себе, что это значит — сидеть в полумраке гостиной, беседуя со знаменитым автором «Мирослава боярина», и под тиканье назойливых часов ждать, когда распахнётся дверь, когда в проёме покажется высокая стройная фигура, облачённая в черное, и свет камина упадёт на бледное лицо, знакомое нам по страницам романа… Но минуты шли,

а Мирослав всё не появлялся. Моппер предложил мне бренди, но я отказался.

— А как он относится к вашему роману, написанному о нём?

— Об этом вы лучше поговорите с ним самим. Но вообще-то, — добавил Моппер, посмеиваясь, — он скептик по натуре.

Нашу беседу прервал лёгкий стук в стеклянную дверь со стороны сада. Я глянул туда; стучавший был, по всей видимости, садовником Моппера — столь же экзотическое создание, как и всё в этом доме. Небольшого роста человек с неприятной восточной внешностью, одетый лишь в светлый полотняный костюм, довольно поношенный и перепачканный землёй, он стоял перед самой дверью, держа в левой руке небольшой изящный букетик только что срезанных фиалок, а свободной рукой, усмехаясь, ритмично постукивал по стеклу.

Прежде чем я успел как-либо отреагировать, хозяин дома пробормотал:

— Господи! Через забор перелез! — вскочил с дивана и отпер стеклянную дверь.

Незнакомец с достоинством переступил порог гостиной и хрипловатым голосом с мелодичным иностранным акцентом произнёс:

— Приношу извинения, Алистер, за то, что заставил ждать тебя и мистера Джейсона.

С этими словами он запросто положил мне на колени фиалки.

— Ну наконец-то! — воскликнул Моппер. — Мистер Джейсон, позвольте представить вам Мирослава.

— Мирослава? — вырвалось у меня.

Более неловкой ситуации нельзя было себе представить; я застыл в неуклюжей позе, встав с дивана для приветствия и едва успев подхватить соскользнувшие с моих колен фиалки, Моппер же как ни в чём не бывало выколачивал трубку в камин. Вошедший улыбнулся странной, ни на что не похожей улыбкой.

— Я — Мирослав, — спокойно кивнул он и протянул мне свою маленькую жилистую руку. Пожатие его оказалось стальным: именно так описывает Моппер хватку Мирослава-боярина, приветствовавшего Тимоти. Но читатель, верно, помнит, что в романе руки Мирослава холодны как лёд; рука же, протянутая мне, была неожиданно горячей — более того, её неестественное тепло, казалось, прошло в моё предплечье до самой кости. Я пребывал в ошеломлённом состоянии, и Моппер это заметил. Проговорив что-то формальное, он усадил меня на диван и придвинул для Мирослава кресло так, чтобы оно находилось напротив меня.

— Спасибо, — сказал Мирослав, садясь. — Итак, мистер Джейсон, вы имеете ко мне несколько вопросов.

— Боюсь, я знаю меньше вас, о чём мне вас спрашивать, — я счёл за лучшее прикрыть неловкость подобием остроумия. Я всё ещё не был уверен, что меня не мистифицируют. В самом деле, трудно представить себе человека, менее похожего на Мирослава-боярина из романа, чем мой собеседник. Всем памятен образ, прославивший его создателя, — образ высокого худого брюнета со смертельно бледным лицом и остроконечной бородкой, одетого во всё чёрное. Я уже сказал, что одет этот человек был нелепо и не по сезону — в одном только полотняном летнем костюме, из-под которого виднелась алая шёлковая рубашка; вместо галстука шея его была обмотана грязноватым пёстрым кашне; ни пальто, ни шляпы, ни перчаток, и это в конце марта. Опишу теперь его внешность как можно более точно, дабы меня не заподозрили в злонамеренном искажении фактов. Ростом он едва свыше пяти футов, лицо его скорее некрасивое, чрезмерно смуглое, но румяное и свежее, и выражение его живое, насмешливое и недоброе. Особенное впечатление производят глаза, непропорционально большие, карие

и отражающие ум и проницательность, от которых делается не по себе; белки, однако, кажутся несколько воспалёнными. В целом взгляд его не располагает к дружеской непринуждённости; обладателя такого взгляда не пригласишь посидеть вместе в пабе. Что касается упомянутых Моппером залысин на висках, то отмечу, что волосы моего собеседника (кстати, не чёрные, а тёмно-русые) не тронуты ни природой, ни парикмахером — они чрезвычайно густые и свободно падают на плечи. Никакой бородки, остроконечной или иной, у него нет, подбородок его гладко выбрит, зато верхнюю губу целиком скрывают пышные усы. Нижняя губа выступает вперёд, и край её как-то особенно вывернут, отчего улыбка его приобретает нестерпимо двусмысленное выражение. Встреться мне подобный человек на восточном базаре или даже в кварталах Ист-Энда, я решил бы, что передо мною законченный проходимец. Но, пожалуй, для проходимца его лицо было слишком необычно.

Я не мог отделаться от ощущения, что меня разыгрывают. Слишком не вязался этот улыбающийся гость, в котором всё дышало избытком жизненных сил, с ходячим призраком, созданным воображением Моппера. Томясь от невозможности начать разговор, я спросил первое, что мне пришло в голову:

— Вы не боитесь простудиться без пальто?

— Что-что, а это меня испугает в последнюю очередь, — с ноткой лёгкого презрения ответил Мирослав. Я ухватился за повисшую передо мною ниточку разговора.

— Мне показалось, у вас хриплый голос…

— А, это, — отмахнулся он. — Это последствия ранения, мне рассекли голосовые связки. Давняя история…

— Вы воевали в рукопашном бою? — догадался я. Мирослав снова кивнул.

— Случалось, когда я был в повстанческом отряде.

— У вас, должно быть, очень интересная биография, — не без облегчения заметил я. Разговор наконец-то вошёл в приемлемое русло. Бегло оглянувшись, я увидел, что Моппер куда-то исчез, оставив нас наедине.

— Всё зависит от точки зрения, мистер Джейсон. Вот, например, любопытный ракурс: может ли быть интересна пушке биография пушечного мяса?

Он смотрел на меня, усмехаясь, теребя левой рукой густой тёмный ус. В его позе чувствовалась какая-то небрежная расслабленность, почти вульгарная, но странным образом соединявшаяся с внутренней жёсткостью.

— Вашей беседе со мной мешает то, что я не шести футов ростом и не затянут в чёрное с ног до головы?

— Признаюсь, ваше несходство с героем романа меня несколько обескуражило, — честно ответил я. — Что тогда вообще из романа Моппера имеет отношение к вам, кроме вашего имени?

— События, — коротко сказал он, затем прибавил: — События, в которые мы оба, я и Алистер, оказались вовлечены.

— Простите, мистер… как ваша фамилия? — споткнулся я. Он улыбнулся с мягкой настойчивостью.

— Мирослав. Для вас — просто Мирослав. Моя фамилия в действительности вам совершенно не интересна. Вас волнует другое — могло ли хоть одно из событий, случившихся в романе, иметь место на самом деле.

— Именно это я и хотел спросить, — оживился я. — Как вы могли участвовать в событиях, которые заведомо фантастичны? Не будете же вы утверждать, что, к примеру, собака-оборотень тоже существовала?

— Разумеется, нет, — с готовностью ответил он, — и вы не хуже меня знаете, что оборотней не бывает. Алистер придумал её ради красного словца.

— А девушка в белом?

— Леди, описанная в романе как «девушка в белом», — моя дочь, и она-то как раз существует.

— Позвольте вам не поверить, — возразил я, — поскольку это невозможно. Вы так молоды. Десять лет назад у вас не могло быть взрослой дочери.

(Я хотел добавить: «да и сейчас вряд ли», — но побоялся попасть впросак на тот случай, если ему всё-таки около сорока и он хорошо сохранился.)