Смерть домохозяйки
Шрифт:
Оказавшись в просторной, со вкусом меблированной гостиной, Мамедов без всякого стеснения уселся на широкий диван и, заложив обе руки за голову, на минуту закрыл глаза.
Марина попросила его подождать, пока она, по ее выражению, «не приведет себя в чувство». Мамедов понятия не имел, как она это делает, но, услышав вскоре шум воды в ванной, предположил, что Марина принимает душ или просто остужает гоночный пыл при помощи холодной воды и полотенца.
Она действительно всю дорогу гнала как сумасшедшая,
Тяжелые коричневые шторы приятно затемняли комнату. Наконец, он поднялся с дивана и, пройдя в спальню, не спеша огляделся. «Недурно!» – лаконично выразил он свое удовлетворение новым спальным гарнитуром. Вернувшись в гостиную, он едва успел занять прежнее место, как в комнату вошла явно посвежевшая Марина. Ее волосы были заколоты сзади огромных размеров заколкой.
– Не жалко было портить прическу? – улыбнулся Мамедов.
– Прическу? – пренебрежительно переспросила она. – То, что было у меня на голове трудно назвать прической, так… Стоит доверить свою голову какой-нибудь несмышленой практикантке, так она сделает все, чтобы ты себя узнавать перестала! – Марина как-то вымученно засмеялась.
– А мне показалось, что она замечательно справилась со своей задачей, – наивно сказал Мамедов, – или это только показалось? Наверное, второе. Все дело в том, что у вас такая незаурядная внешность, что ее проблематично, да просто невозможно испортить любой…
– Ну, если только сделать какой-нибудь инфернальный макияж или загримироваться под клоуна или Фантомаса, – не дав договорить Алискеру, усмехнулась Марина.
– А кто вам сказал, что мужчины чужды инфернальному шарму или обаянию разного рода белокурых вампирш? – парировал Алискер в шутливо-куртуазной манере.
– Вам не откажешь в находчивости…
– Я готов проявить ее не только в словопрениях… – Мамедов лукаво улыбнулся.
– Уж не слишком ли вы… – Марина надменно приподняла свои красиво изломанные брови.
– О! Я совсем не то имел в виду, я говорил о сервировке.
– Это был намек?
– На сервировку, – возразил Мамедов.
– Тогда можете приступать, только я, право, не пойму, для чего мы сюда приехали?
– Разумеется, поговорить. Но это совсем не означает, что мы не можем, по крайней мере, начать разговор за столом.
– А продолжить его в постели? – с вызовом спросила Марина.
– Мне кажется, что в этой неразберихе между вашими ожиданиями и моими подлинными намерениями виноваты мужчины, с которыми вам приходилось сталкиваться, – дипломатично начал Алискер, – и может быть, конкретно те, с которыми вы встречались в этих стенах.
Алискер понял, что допустил непростительную глупость.
– Да кто вам дал право?! – взъерепенилась Жданова. От досады она закусила нижнюю губу.
– Виноват, – Алискер почти нежно посмотрел на дышавшую негодованием Марину, – мужские
– Хватит из меня дуру делать! – ее зеленые глаза внезапно потемнели и теперь казались карими. – Выметайтесь немедленно! – заорала она.
– Обещаю вам, что уйду сразу же, как только поговорю с вами. – Алискер старался сохранить спокойствие.
– Слышать ничего не желаю! Все вы, тарасовские, слишком много из себя корчите! Но и мы тут, в Пархоменске, кое-что смыслим! Убирайся!
– А вот на «ты» мы, кажется, не переходили… Впрочем, я не возражаю, – медленно проговорил Мамедов, в то время, как интуиция подсказывала ему, что пора переходить к решительным действиям.
Жданова ответила ему ледяным молчанием. Она стояла, скрестив на груди руки, всем своим непримиримым видом демонстрируя, что ждет, когда же наконец «уберется» Мамедов.
Алискер не спеша встал с дивана и направился к выходу. Но сделав несколько шагов и поравнявшись с Мариной, вместо того, чтобы выйти в прихожую, подскочил к ней и, прежде чем она успела что-то понять, с силой привлек к себе и зажал ей рот поцелуем.
Антонов очнулся от резкой боли в голове. Макушка горела, словно в нее вбили раскаленный металлический клин. Он лежал на полу на правом боку со связанными за спиной руками.
«Положение не из приятных», – подумал он и попробовал открыть глаза.
Не без труда, но сделать ему это удалось, что однако отдалось в голове новым приступом боли.
– Костян, – он узнал голос Груши, – наш ковбой очухался.
– Ну-ка, поверни его на спину, – ответил старший.
Скрип кровати, с которой вставал Груша, отдался в мозгу Антонова новой болью. Когда же тот подошел к нему и ногой толкнул его в плечо, переворачивая на спину, он снова едва не потерял сознание.
– Что, головка бо-бо? – Усмехнулся Костян, и с претензией на шутку юмора добавил, – пить надо меньше.
Антонов с трудом скосил на него глаза.
– Чего вам надо, придурки?
– Что ли ему еще врезать, Костян? – Груша посмотрел на своего начальника, сидевшего верхом на стуле.
– Пока ему хватит, – произнес тот, – если не поумнеет, тогда придется. Понял, умник? – он посмотрел на Антонова.
Шурик промолчал и закрыл глаза. Боль немного отступила, позволив ему начать мысленный поиск путей к освобождению.
– Костян, – встрял, молчавший до этого чесоточный, – дай я его обработаю как следует, – он меня чуть наследства не лишил.
– Не хрен ноги расставлять, Рашпиль, это тебе наука на будущее, – хмыкнул Костян и снова повернулся к Антонову. – Значит, ты у нас сыщик?
Антонов открыл глаза и увидел в руках у него свою лицензию частного детектива.
– Чего же ты у нас ищешь? – продолжил Костян.
Шурик опять промолчал.
– Короче, – Костян швырнул лицензию на пол, – если завтра утром ты еще будешь в Пархоменске, я тебе сам лично яйца отрежу, понял?