Смерть - дорогое удовольствие
Шрифт:
Куан, глубоко затянувшись сигаретой, вынул ее изо рта своими изящными длинными пальцами и затушил в пепельнице.
Я представил, как он убивает Анни Казинс. Страсть или политика? Он стряхнул с пальцев крошки табака такими движениями, как пианист, исполняющий прелюдию.
Когда мы проезжали через деревни с наглухо закрытыми ставнями, стуча по грубым pave, [46] яркоглазые коты разбегались при свете наших фар. Один из котов, не такой шустрый, как другие, был раздавлен и остался лежать
46
Pave – мостовая (фр.).
Я вел фургончик на предельной скорости. Стрелки приборов не двигались, и мотор звучал ровно. Ничего не менялось, кроме внезапных выстрелов гравия, или неожиданного запаха гудрона, или сигнала обгоняющей машины.
– Мы возле Ипра, – сказал Куан.
– Здесь был Ипрский клин, – уточнил я.
Гудзон попросил сигарету. Должно быть, он проснулся некоторое время назад.
– Ипр, – сказал Гудзон, раскуривая сигарету, – был местом той знаменитой битвы времен первой мировой войны.
– Одной из крупнейших, – кивнул я. – Вряд ли есть хоть один англичанин, у которого здесь не погиб родственник. Возможно, здесь погибла и часть Британии.
Гудзон выглянул из заднего окна фургончика.
– Подходящее место, чтобы умереть, – сказал он.
Глава 32
Над Ипрским клином низкое небо было черным и становилось все ниже и чернее. Это был мрачный район, похожий на плохо освещенную территорию воинской части, тянущейся на много миль. Местность пересекали дороги – узкие полоски бетона не шире садовой дорожки, и казалось, что, свернув на обочину, попадешь в бездонную грязь. Через каждые несколько ярдов зелено-белые бусинки табличек указывали путь к военным кладбищам, где выстроились, как на параде, белые могильные камни. Смерть пропитала пахотный слой, но неопрятные маленькие фермы продолжали функционировать, сажая свою капусту. Живые коровы и мертвые солдаты делили одну и ту же землю и не ссорились. Сейчас вечнозеленые растения изгородей гнулись под тяжестью крошечных красных ягод, как будто из земли выступил кровавый пот. Я остановил машину. Впереди полого поднимался склон.
– В какую сторону лицом стояли ваши солдаты? – спросил Куан.
– Лицом к склону, – ответил я. – Они двигались вверх по склону с шестьюдесятью фунтами груза на спине и винтовкой на шее.
Куан открыл окно и выбросил на дорогу окурок. Внутрь ворвался ледяной ветер.
– Холодно, – поежился Куан. – Когда ветер стихнет, будет дождь.
Гудзон вновь приник к окну.
– О, ребята, – удивился он, – да здесь окопы. – И, когда ответа не последовало, покачал головой. – Им, наверно, казалось, что это будет длиться вечность.
– Для многих из них это и стало вечностью, – сказал я. – Они все еще здесь.
– В Хиросиме умерло еще больше людей, – заметил Куан.
– Я не меряю смерть цифрами, – ответил я.
– Тогда жаль, что вы были слишком осторожны и не попробовали
Я снова завел мотор и включил обогреватель салона, но Куан вышел и затопал вокруг машины по бетонному покрытию дороги. Казалось, он не возражал против холодного ветра и дождя. Подобрав кусок блестящей, тяжелой, как глина, почвы, характерной для этого региона, он рассмотрел его, разломил и потом запустил в капустное поле.
– Мы ждем встречи в другой машиной? – спросил он.
– Да, – ответил я.
– Должно быть, вы были очень уверены в том, что я поеду с вами.
– Да, – подтвердил я. – Был уверен. Это логично.
Куан кивнул:
– Не дадите ли вы мне еще сигарету?
Я дал.
– Мы слишком рано приехали, – пожаловался Гудзон. – Верный способ привлечь внимание.
– Гудзон подсчитывает свои шансы на роль секретного агента, – сказал я Куану.
– Не понимаю вашего сарказма, – обиделся Гудзон.
– Ну, не расстраивайтесь, обыкновенное старомодное невезение, Гудзон, – сказал я, – и все потому, что вы ввязались в это дело.
Через клин мчались серые облака. Тут и там на горизонте торчали ветряные мельницы, неподвижные, несмотря на ветер, похожие на кресты, ждущие, что кто-то будет распят на них. Из-за холма показалась машина с включенными фарами.
Они опоздали на тридцать минут. Двое мужчин в «Рено-16», отец и сын. Они не представились. Фактически они вообще не очень-то стремились показать свои лица. Старший вышел из машины и, подойдя к нам, сплюнул на дорогу и прочистил горло.
– Вы двое перейдите в другую машину. Американец останется в этой. С мальчиком не разговаривайте. – Он рассмеялся трескучим невеселым смехом. – В общем-то, и со мной тоже нельзя разговаривать. Там, на щитке, крупномасштабная карта. Убедитесь что это то, что вам нужно. – Мужчина схватил меня за руку. – Мальчик поведет фургончик и бросит его где-нибудь у границы с Нидерландами. Там его и американца кто-то встретит. Все улажено.
Гудзон сказал мне:
– Ехать с вами – это одно, а отправляться неизвестно куда с ребенком – совсем другое. Думаю, я сумею добраться сам…
– И не думайте, – сказал я ему. – Мы просто следуем полученным указаниям. Поступайте и вы так же. И потерпите.
Гудзон кивнул.
Мы с Куаном вышли из своей машины, а мальчик направился к ней, медленно обходя нас и отворачивая лицо, как, видимо, велел ему отец. «Рено» был симпатичным и теплым внутри. Я сунул руку в отделение для перчаток и обнаружил там не только карту, но и пистолет.
– И не оставляйте никаких следов, – крикнул я молодому фламандцу. – Никаких оберток от конфет или носовых платков!
– Ладно, – ответил отец мальчика. – И ни одной из тех особых сигарет, которые делают специально для меня в одном из магазинчиков на улице Жермин. – Он саркастически улыбнулся. – Он все это знает.
У него был такой сильный акцент, что трудно было разобрать слова. Я догадывался, что обычно он говорит по-фламандски и французским пользуется редко. Мужчина вновь сплюнул на дорогу, прежде чем взобраться на место водителя рядом с нами.
– Он хороший парень, – сказал мужчина. – Он знает, что делать.