Смерть и прочие неприятности. Opus 2
Шрифт:
— Правда?
— Судя по всему, что я наблюдала эти дни, любовное безумие тебя оставило. Пока Мирк под арестом, едва ли вам представится возможность довести дуэль до конца. И я прекрасно вижу, как не по душе тебе быть здесь. Сидеть под замком, словно непослушный ребенок… Я лучше кого бы то ни было знаю, как хорошо ты умеешь сдерживать эмоции, и благодарна, что ты ни слова не выговорил мне за все это — но это не может не унижать тебя и не заставлять злиться. В свете создавшейся ситуации последнее, что я хочу — создавать сложности
— Кажется, я неоднократно доказывал, что вполне способен за себя постоять, — напомнил некромант холодно: в ответ получив теплую, слегка извиняющуюся улыбку.
— Прости. Ты же знаешь… сколько бы лет ни было детям, для родителей они всегда останутся несмышлеными малышами. — Королева слегка развела руками, подкрепляя слова и улыбку жестом. — Если закончил с едой, можешь идти хоть сейчас.
— Я никуда не тороплюсь.
Самый пытливый взор и острый слух не уловил бы фальши за этими равнодушными словами.
— Просто я знаю, что к десерту ты все равно не притронешься. А Эльен наверняка уже на стенку лезет от невозможности перекинуться с кем-нибудь словечком. И Мелок соскучился. — Положив подбородок на руки, Айрес огладила лицо племянника даже печальным каким-то взглядом. Она больше не улыбалась. — Уэрт, я не собираюсь удерживать тебя там, где тебе не хочется быть. Я и без того сделала то, чего не должна была делать. Прибегла к рычагу, к которому не должна была прибегать — даже для твоего собственного блага. Твой комфорт, душевный и не только, для меня важнее всего.
— Прямо-таки всего.
— Ладно, столь же важен, как благо страны.
— В это я уже верю.
Когда некромант неспешно поднялся из-за стола, королева опустила глаза, изучая тонкие птичьи косточки на своей тарелке.
Не глядя, как Герберт огибает стол, чтобы подойти к ней.
— Спасибо, — сказал он, склонившись над ее стулом. На миг невесомо прижался сухими губами к гладкой бледной щеке. — Я ценю все, что ты для меня делаешь.
Улыбнувшись, Айрес повернула голову. Коснулась легким поцелуем ладони, которой племянник оперся на ее плечо:
— Люблю тебя.
За тем, как Герберт уходит, она тоже не следила. Сидела, почти мечтательно наблюдая, как легкий сквозняк из приоткрытого окна — королева не любила духоту — щекочет холодом цветочные лепестки.
Корона налагает обязанность следить за многими вещами, которые тебе совсем не по душе. Но не в данном случае.
Не в этот конкретный момент.
ПРОДОЛЖЕНИЕ ОТ 18.03:
***
Она дрейфовала в черноте. Тьма окутывала ее черной водой, утягивала вглубь, в бездонную тишину, где не было ничего.
Кроме голосов.
— Ты умрешь, — тоненько шептал один. Не женский, не мужской, не юный, не старый — просто шелест коротких
— Тебе не спастись, — сказал другой. Тоже без пола, тоже без возраста — просто слог в песне манящего небытия.
— Смирись.
— Сдайся.
— Останься здесь…
Действительно, почему нет? Ведь здесь тишина, и покой, и никакой боли, и никаких тревог. Можно просто зажмуриться и отдаться черноте, раствориться в ее объятиях, потерять себя, чтобы никогда больше не найти.
Себя…
Воспоминания о заключенной сделке пришли разом — вместе с осознанием, кто она.
Распахнув глаза, Ева всплеснула руками. Рассекая черноту, как масло, рванула вверх: к поверхности, которой она не видела, но которую предполагала. В направлении, противоположном тому, куда тянули вкрадчивые голоса чего-то, окружавшего ее, властвовавшего над ней, стремившегося подавить, поглотить…
Она сделала едва ли пару движений, когда вверху показался свет. Отчаяннее засучив руками и ногами, Ева устремилась к нему — и за миг до того, как вырваться, уперлась в нерушимую прозрачность льда. Тонкого и чистого, как стекло.
Плыла она, оказывается, вовсе не вверх. Вбок. Лед служил стеной комнаты, которую Ева успела хорошо узнать. Среди золотых тонов за керфианским аналогом фортепиано сидела Динка, за ней стоял Лешка со скрипкой, выводя смычком неслышную музыку. Кейлус облокотился на крышку клаустура, листая Динке страницы — в учаге Ева с однокурсниками в шутку нарекли эти почетную должность «перевертмейстером». Судя по тому, что в процессе переворачивания Кейлус говорил что-то, отдавая указания, написаны эти страницы были им самим; а, может, просто давал советы, как мастер мастеру.
Все трое стояли к Еве спиной.
Когда Лешка обернулся, она выпустила в черную воду пузырек воздуха, сорвавшийся с губ вместо крика.
Сверкнув синими, без белков глазами, Лешка — то, что им притворялось — улыбнулся ей. Бросив на пол скрипку, с размаху наступил на нее, заставив дерево брызнуть осколками. Со смычком в руке подошел к клаустуру: двое за ним, беззаботно музицировавшие, почему-то не обратили на него ни малейшего внимания.
Смычок вошел Динке в спину, словно нож.
Черные клавиши сделались красными.
Беззвучно крича, захлебываясь темнотой, Ева заколотила кулаками по тому, что не позволяло ей вмешаться. Лед пошел трещинами — не раньше, чем не-Лешка приблизился к Кейлусу. Спокойно перевернувшему очередной нотный листок, будто не заметив, что его ученица упала лицом на пюпитр.
Когда Ева, вырвавшись из темноты, рухнула на золотистый ковер, задыхаясь, наконец-то слыша собственный крик — было уже поздно.
— Ты никого не спасла, глупая, — сказал Мэт: теперь с собственным лицом, издевательски смеющимся. Он стоял над телом Кейлуса, без стона, без вскрика рухнувшего наземь. — Даже себя.