Смерть инквизитора
Шрифт:
Вызвали его через несколько минут. А из кабинета дона Гаэтано они вышли втроем: Скаламбри, полицейский и только что допрошенный свидетель. Этот последний сразу же нырнул в гущу своих друзей, как будто убегая от Скаламбри, исчез благодаря мимикрии. Полицейский указал Скаламбри на меня, но тот уже шел ко мне, размахивая листком с рисунком и говоря:
— Ты должен мне его подписать!
Эта просьба была высказана так громко, что заставила всех умолкнуть. Все обернулись к Скаламбри, ожидая, я думаю, увидеть у него в руке чек, и были удивлены, увидев всего-навсего рисунок. Я тоже был удивлен, но иначе. Я не только привык,
— Нет, это пустяк, да к тому же и вещь не моя — больше похоже на Стейнберга или Флору… Я тебе нарисую что-нибудь по полному обряду…
Это выражение развеселило Скаламбри.
— По полному обряду! Ты, я вижу, приспосабливаешься к окружающей среде. — И добавил: — Нет, серьезно, ты мне обещаешь?
— Обещаю.
— Сегодня?
— Сегодня.
Успокоившись, но на всякий случай спрятав в карман листок, он спросил:
— Ты хочешь сказать, нужно расставить эту публику так, как они стояли вчера, когда читали Розарий?
— Вот именно.
— Ты прав. Если допрашивать их по одному, ничего не выудишь. Я пропустил уже человек шесть-семь: они даже имен своих не помнят. — Он обернулся к полицейскому и приказал ему отыскать комиссара, потом хлопнул в ладоши, призывая ко вниманию всех обитателей гостиницы. — Господа, я понял, что допрашивать каждого поодиночке совершенно бесполезно. Поэтому я попытаюсь оживить вашу память — хотя бы у некоторых — и надеюсь, что это побудит или заставит вспомнить и остальных… Прошу вас выйти во двор и стать в том же порядке, как тогда, когда вы приступили к чтению святого Розария. — Слово «святой» прозвучало у него двусмысленно: для них оно могло значить «я тоже из ваших», для меня же — лишь выдать сидящую у него в утробе потребность глумиться и над молитвами, и над теми, кто их читает.
Возникло некоторое возбуждение, как бы косвенный протест, но Скаламбри сделал вид, что ничего не замечает.
Подоспевший тем временем комиссар со своими полицейскими стал приводить приказ в исполнение: действовали они, как овчарки, которым нужно загнать отару в овчарню.
Наконец все выбрались на площадку, все стеснились вокруг неожиданно появившегося дона Гаэтано. Совсем как вчера, только перестроиться из круга в квадратную колонну было труднее — само собой, дело не шло.
— Я представляю себе, — шепнул мне Скаламбри, — что ты не стоял в куче вместе с ними, значит, ты один можешь помочь мне.
— Не я один, рядом со мной сидел повар.
— Давайте сюда повара, — крикнул Скаламбри.
Повара доставили, он был вне себя от страха; я даже раскаялся в том, что впутал его.
Скаламбри на ступеньке крыльца выглядел как дирижер на своем подиуме.
— Вы двое, — скомандовал он повару и мне, — на вчерашние места… Дон Гаэтано, — более мягким тоном, — постарайтесь помочь мне: кто был с вами в первом ряду, когда вы начали марш?
— Его
— Значит, Микелоцци был в первом ряду: хоть это наконец мы установили, — сказал Скаламбри. — А теперь постарайтесь вспомнить, кто там стоял еще, в первом ряду… Сколько их в первом ряду было? — обратился он ко мне и к повару.
— Человек семь-восемь.
— Семь-восемь, — как эхо повторил повар.
— Семь-восемь, — подхватил Скаламбри. И умоляющим тоном:
— Дон Гаэтано, ваше превосходительство, постарайтесь вспомнить.
— Посмотрим… Я стоял справа от дона Гаэтано, — сказал министр, — а справа от меня… Кто же стоял справа от меня?
— Я! — крикнул кто-то и поднял руку.
— Отлично. Запишите, комиссар: профессор Дель По-поло справа от его превосходительства. А кто справа от вас, профессор Дель Пополо?
— Справа от меня?.. Господи, кто же стоял справа от меня?
— Я!
— Запишите: депутат Франджипане справа от профессора Дель Пополо… А справа от вас, достопочтенный Франджипане?
— Справа от меня инженер Лодовизи, — уверенно ответил депутат.
— Верно, — подтвердил инженер Лодовизи, выступая вперед с поднятой рукой.
— А справа от вас, инженер Лодовизи?
— Справа от меня никого. — Почти счастливым голосом.
— Слева от дона Гаэтано стоял, таким образом, — тут Скаламбри вздохнул, что должно было выражать примирение с собственной участью и сожаление о покойнике, чье имя ему предстояло назвать, — достопочтенный Микелоцци. Но кто стоял справа от бедного господина Микелоцци?
Воцарилось пугающее молчание. Потом прозвучал дрожащий голос, поднялась дрожащая рука:
— Может быть… не знаю… Мне кажется…
— Адвокат Вольтрано, — констатировал Скаламбри.
— Да, но…
— Были вы рядом или нет?
— Был, но…
— Что но? — Скаламбри стал суровым, резким.
— Ничего, так, одно впечатление…
— Какое впечатление?
— Что он был рядом со мной не все время.
— Как так? — Скаламбри заговорил свирепо.
Адвокат Вольтрано, по-видимому, почерпнул сил в сознании собственной невиновности.
— А так, у меня такое впечатление, что он был рядом со мной не все время.
— Вот оно что, — произнес Скаламбри — подозрительно, с иронией.
— Да, разумеется, — невольно вырвалось у меня.
Скаламбри испепелил меня взглядом. Если бы не старое знакомство и не мое обещание подарить ему рисунок, он наверняка прогнал бы меня. Но смирился и, успокоившись, ограничился вопросом:
— Что разумеется?
Я встал, подошел к нему, отвел его в сторону.
— Разумеется вот что: тут, как всегда, есть два возможных варианта — или адвокат Вольтрано отправил Микелоцци на тот свет и, опасаясь, что рано или поздно мы все равно обнаружили бы, что тот стоял слева от него, суется вперед и разыгрывает подозрение, будто кто-то вторгся между ним и Микелоцци; или адвокат не виновен, и тогда он говорит правду. Значит, кому-то удалось провести маневр: осторожно переместиться из своего ряда и очутиться около Микелоцци в тот самый миг, когда колонна зашла в темноту… Найди кого-нибудь из другого ряда, у кого было бы такое же впечатление, как у адвоката: что в какой-то момент сбоку от него оказался не тот сосед, который шел вначале, — и убийца у тебя в руках.