Смерть консулу! Люцифер

Онэ Жорж

— Благодарю вас, Эгберт, — сказал граф, пожимая ему руку. — Для меня это настолько важно, что я буду считать себя вашим вечным должником. Но вот мы и пришли.

У подножия высокой горы, на которой стоял замок, и в нескольких саженях от леса виднелся одноэтажный деревянный домик. Здесь жил на покое отставной солдат, который некогда служил под началом графа Ульриха и вместе с ним сражался против французской республики. Несмотря на свои раны, он чувствовал себя настолько бодрым, что не хотел «даром есть хлеб», как он выражался, и просил владельца

замка дать ему какое-нибудь занятие. Граф, выслушав это заявление, улыбнулся и ответил, что он может смотреть за лесом и со своего аванпоста сторожить его замок.

Седой Конрад с радостью принял возложенную на него обязанность и взялся за неё с неутомимым усердием.

Соседние жители в продолжение многих лет видели, как он изо дня в день обходил лес с ружьём, которое подарил ему граф, и прозвали его лесным сторожем.

Он стоял на часах у своего дома с лохматой собакой у ног, когда граф Ульрих подошёл к нему со своими спутниками.

— Плохая ночь, Конрад! — сказал граф. — Несмотря на мир, мы все на военном положении.

— Будет ещё хуже, ваша графская милость, — ответил Конрад, отворяя дверь своего дома. — Французу скоро наступит конец. Ещё одним будет меньше на земле!

На постели Конрада на его соломенном тюфяке лежал Жан Бурдон в предсмертной агонии. На столе стояла свеча в железном подсвечнике и глиняная кружка с водой; на скамье у постели сидел Гуго, приятель Эгберта.

С умирающего сняли сюртук, но он оказал такое отчаянное сопротивление, когда хотели стащить с его ног высокие, тяжёлые сапоги, что вынуждены были оставить их. Странный вид имели эти запылённые и грязные сапоги, выглядывавшие из-под одеяла, которым был покрыт умирающий.

На лице его отразился ужас, когда он увидел троих вошедших людей.

Гуго уступил место графу.

— Я пришёл к тебе, мой дорогой Бурдон, — сказал граф по-французски, взяв за руку умирающего.

Бурдон смотрел на него неподвижными глазами; он, казалось, не узнал того, кто говорил с ним, но немного погодя лицо его оживилось, он судорожно сжал руку графа и, приподняв голову, проговорил с усилием:

— Мой бедный Беньямин! Граф, спасите моего сына!

— Как это всё странно! — невольно воскликнул граф, но тотчас же опомнился и, наклонившись к уху умирающего, спросил:

— Где бумаги?

— Пропали, — чуть слышно ответил Бурдон, стараясь достать что-то из своего сапога. Но это полусознательное движение настолько увеличило его страдания, что страшный, нечеловеческий вопль вырвался из его груди.

Граф закрыл лицо руками. Всё стихло, капуцин читал молитву.

— Сын мой! — простонал Бурдон. Черты лица его исказились, и он поднял руку, как будто отталкивая кого-то. — Не убивайте его!

Но рука бессильно опустилась на одеяло.

— Кончено! — сказал граф после долгого молчания, глядя с глубокой печалью на лицо покойника. — Судьба сильнее нас. Пули, которые мы направляем против него, поражают нас самих...

— Господь Бог пошлёт архангела

Михаила, который победит этого Вельзевула, — набожно проговорил капуцин.

Остальные молчали.

Молодые путешественники, которых случай натолкнул на след страшного преступления, стояли у окна. Эгберт отвернулся от постели и смотрел на луну сквозь тусклое зеленоватое стекло, между тем как его приятель, повернувшись к нему спиной, внимательно разглядывал покойника и лица присутствующих, как будто хотел изобразить их на картине.

— Мы не должны ни отчаиваться, ни питать безумных надежд, — сказал граф капуцину. — Это был дельный человек с детства до смерти. Он должен служить нам примером... На эту ночь, Конрад, я оставляю тело на твоём попечении. Ты ведь не боишься покойников?

Старик едва не расхохотался, но из уважения к усопшему остановился.

— Прикажи вынуть ящик из экипажа и принести в замок, — сказал граф. — Смотри, чтобы это было сделано как следует.

— Пусть граф не беспокоится, — сказал многозначительно капуцин, — я сам распоряжусь здесь всем, что нужно, и отошлю кучера в Гмунден.

— Я вполне доверяю вам, патер Марсель, и знаю, что вам нечего напоминать об осторожности.

В этот момент глаза графа остановились на Эгберте, который всё ещё смотрел в окно.

— Здесь душно и тяжело, господа, — сказал он, обращаясь к обоим приятелям. — Пойдёмте на чистый воздух.

Они вышли втроём на лужайку перед домом, которая была вся освещена лунным светом. С озера дул прохладный восточный ветер, который живительно подействовал на них и до известной степени рассеял тяжёлое впечатление, произведённое на них зрелищем смерти.

— Мой дорогой Эгберт и вы, милостивый государь... — начал граф.

— Гуго Шпринг, — добавил тот, к кому обращались эти слова.

Граф подал ему руку.

— Позвольте поблагодарить вас, господа, — сказал он, — за всё то, что вы сделали сегодня для несчастного Бурдона. Я знаю, что молодые люди не любят, когда в подобных случаях к ним обращаются с благодарностью или похвалой, так как считают, что сознание сделанного добра уже само по себе достаточное вознаграждение. Но вы оказали услугу не только умершему, но и мне, и вам нелегко будет отделаться от моей благодарности. Вы должны непременно пойти со мной в замок, тем более что моя сестра, маркиза Гондревилль, была очень расположена к Бурдону и, наверно, захочет услышать от вас самих некоторые подробности.

— Завтра, граф, мы к вашим услугам, — сказал Эгберт, — а теперь мы отправимся в Гмунден.

— Нет, я не допущу этого, — возразил граф. — Вы пойдёте в замок вместе со мной. Не оскорбляйте меня отказом...

— У нас даже нет с собой приличного платья, — сказал Эгберт под влиянием необъяснимого чувства, которое удерживало его принять приглашение графа, хотя он давно желал познакомиться ближе с так называемым высшим обществом, которое он знал только по романам и видал издали в Вене на Пратере.