Смерть консулу! Люцифер

Онэ Жорж

— Извините меня, граф, но прежде чем воспользоваться вашим приглашением, я должен исполнить то дело, которое меня привело сюда...

Эгберт замолчал и с замешательством взглянул на капуцина и Теймера, почтительно стоявших у окна.

— Говорите смело, я вполне доверяю этим людям. Что случилось?..

— Я привёз сюда умирающего.

— Господи, этого ещё недоставало! — с ужасом воскликнул управляющий. — Я думал, что мне это только померещилось издали...

Граф с нетерпением остановил его.

— Мы нашли его в расщелине скалы между Гмунденом и Феклабруком.

— Феклабруком! — повторил граф, бледнея.

Капуцин подошёл ближе.

— Да, это какой-то француз и немолодой. Он назвал себя Жаном Бурдоном...

— Жив ли он? Где вы его оставили? — спросил граф взволнованным голосом.

— Внизу под горою. Он лежит в доме вашего лесного сторожа. Мы не решились привезти

его сюда, услыхав, что у вас гости.

— Вы отлично сделали. Благодарю вас, Эгберт. Но я должен сейчас же идти к нему.

— Я пришёл сюда, чтобы просить вас об этом. Он настойчиво требует вас к себе.

— Шляпу, Антон! Скорее! Вы проводите меня, Эгберт, и расскажете дорогой, как вы нашли его.

— Если я не ошибаюсь, то его хотели убить с целью грабежа...

— Несчастный! Если бы он послушал меня и взял с собой слуг... Неужели всякая борьба с этим демоном должна кончаться неудачей!..

Последние слова граф произнёс вполголоса; они вырвались у него помимо его воли.

Управляющий подал графу шляпу и накинул на его плечи серый плащ.

— Вы, патер Марсель, пойдёте с нами. Ваше присутствие может успокоить умирающего. А ты, Антон, должен зорко смотреть, чтобы кто-нибудь не проскользнул за нами. Я не хочу, чтобы в зале узнали о том, что случилось; вели им подать побольше вина, самого лучшего. Я скоро вернусь. Постарайся также совладать со своим лицом — у тебя совсем растерянный вид.

Путники скоро очутились за стенами замка и пошли боковой дорожкой, проложенной под деревьями для пешеходов. Граф шёл впереди с Эгбертом, сзади неслышными шагами шёл капуцин. Лунный свет, пробиваясь то тут, то там сквозь густую листву каштанов и ореховых деревьев, освещал им путь.

Эгберт начал свой рассказ, понизив голос.

— Мы выехали из Зальцбурга...

Граф прервал его.

— Вы говорите «мы», разве вы были не один?

— Нет, я познакомился дорогой с одним молодым художником, если можно так назвать его, потому что он одинаково увлечён сценой, живописью и музыкой. Вот он и согласился сопутствовать мне.

— Или, другими словами, путешествовать за ваш счёт. Вы всегда останетесь таким же мечтателем, каким я знал вас в Вене. Ну, а где вы оставили своего спутника?

— Я просил его побыть с умирающим; ему, вероятно, приятно будет иметь при себе человека, которому он может передать своё последнее желание...

— Ваш приятель говорит по-французски?

— Да, немного.

Граф замолчал и казался озабоченным.

Они прошли молча несколько шагов.

— Однако рассказывайте дальше, — сказал граф. — Я не стану прерывать вас.

— Мы провели последнюю ночь в Феклабруке, с тем чтобы оттуда отправиться в Линц и сесть на пароход, идущий в Вену. Но утром трактирщик стал так красноречиво описывать нам красоты здешнего озера около Гмундена и утёса Траунштейна, что мы решились продлить наше путешествие ещё дня на два. Ввиду этого мы послали моего слугу с багажом в Линц, а сами с лёгкими ранцами на плечах отправились по направлению, которое указал нам трактирщик. Но скоро большая дорога наскучила нам, потому что приходилось идти по солнцу и в пыли, и мы, свернув в сторону, пошли наугад по тропинкам через лес и овраги. Заблудиться мы не могли, потому что стоило взойти на любой пригорок, чтобы увидеть издали красную вершину Траунштейна, который служил нам верным ориентиром. Люди попадались редко; мы встретили только пастуха, лесного сторожа и нескольких детей, которые собирали ягоды; по временам утренняя тишина нарушалась звуками охотничьих рогов и выстрелами, которые раздавались то совсем близко от нас, то на значительном расстоянии...

— Это, вероятно, были наши охотники, — заметил граф Ульрих.

— Одним словом, — продолжал Эгберт, — это была одна из прелестнейших прогулок, которую мне когда-либо в жизни удавалось сделать. Наконец мы поднялись на высокий гребень холмов, поросших лесом, и, выбрав тенистое дерево, расположились под ним, чтобы позавтракать теми запасами, которые были у нас в ранцах. Но тут мой приятель неожиданно поднялся с места и взошёл на скалу над оврагом.

— Ты ничего не слышишь? — спросил он меня.

— Нет!

— Мне послышался лёгкий стон.

— Я подошёл к моему приятелю и стал прислушиваться; мне также показалось, что кто-то стонет, но так неясно, что я подумал: не обманывает ли меня воображение? Гребень холма у того места, где мы стояли, спускался отвесно футов на сто, тогда как с другой стороны он был покатый и соединялся с долиной едва заметными уступами. Высокие деревья, растущие в овраге, совершенно скрывали его от нас, и только кое-где на дне виднелись ручьи, которые текли с утёсов, покрытых густой зарослью. Мы сделали несколько шагов в сторону,

и тут уже совершенно отчётливо долетели до нас стоны и вздохи. Тогда, недолго думая, мы стали спускаться вниз, и скоро глазам нашим представилось страшное зрелище. На дне оврага, в кустах, лежал умирающий человек со сломанной рукой и с пулей в груди. Несмотря на мои жалкие познания в медицине, я всё же решился воспользоваться ими, чтобы привести руку в более удобное положение и перевязать рану. Пуля засела так глубоко, что вынуть её вряд ли было бы возможно даже с помощью инструментов. Мы уже застали этого несчастного в лихорадке, потому что он, должно быть, пролежал часа два без всякой помощи. Я принёс воды из ключа, подлил в неё вина, которое было у нас, и напоил его. Между тем мой товарищ несколько раз принимался кричать и звать на помощь, но, убедившись, что кругом нет ни души, отправился на поиски, в надежде отыскать поблизости какое-нибудь жильё. Я остался с умирающим. Сделанная мною перевязка настолько успокоила его, что он в состоянии был пробормотать несколько слов. Таким образом я узнал, что его имя Жан Бурдон и что ему необходимо видеть вас, граф. Затем он замолчал, и мне показалось, что он потерял сознание. Я опять подал ему воды с вином, и он заговорил, хотя с большим трудом и беспрестанно останавливаясь. Из всего, что он сказал мне, я понял, что дело произошло таким образом: он шёл по гребню холма с каким-то человеком и разговаривал с ним, но тут внезапно раздался выстрел, и пуля настигла его. Несколько секунд он лежал под палящими лучами солнца, а когда пришёл в себя, то стал искать воду, ползая по земле, но, должно быть, приблизился к самому краю обрыва и полетел вниз, где мы и нашли его. Одно мне осталось неясным в его рассказе — убил ли его тот самый человек, который разговаривал с ним, или кто-нибудь другой? Несчастный также несколько раз вспоминал своего сына, называл ваше имя и жаловался на потерю каких-то бумаг, которые у него отняли или он сам потерял, — я этого не мог понять из его слов. Он всё время держал меня за руку и даже беспокоился, когда я отходил от него, чтобы зачерпнуть воды из ручья. Ему всё казалось, что опять нападут на него... Извините меня, граф, что я рассказываю подробно; но в этом случае самое ничтожное обстоятельство может иметь значение.

— Даже большее, чем вы думаете, — возразил граф. — Продолжайте, пожалуйста.

— К несчастью, раненый, как я уже говорил, не отпускал меня от себя ни на шаг, и я не мог осмотреть место преступления по свежим следам. Наконец, после долгих часов ожидания, вернулся мой приятель с работниками с мельницы и носилками. На горе он встретил девушку, которая показала ему дорогу на мельницу Рабен и теперь явилась вместе с ним, вероятно из любопытства. Девушка эта была полуребёнок с босыми ногами и смуглым, загорелым лицом. При виде раненого она громко вскрикнула, захлопала в ладоши как сумасшедшая и убежала. «Это чёрная Кристель, — сказали работники. — Она не в своём уме, так же как и её отец». Нам, разумеется, некогда было заниматься ею. Мы положили Бурдона на носилки и отнесли на мельницу, которая в часе ходьбы от места преступления. Мельник и его домашние сильно перепугались при нашем приходе. Они знали раненого в лицо. На рассвете он остановился у них, чтобы починить в экипаж, потому что поблизости не было кузницы. По словам мельника, он сильно досадовал, что теряет напрасно время, торопил их и сел даже на скамейке перед домом, чтобы наблюдать за починкой, так как ему казалось, что дело идёт слишком медленно. Вслед за тем подъехал какой-то человек верхом и, сойдя с лошади, поговорил немного с Бурдоном на иностранном языке. Бурдон приказал кучеру ждать его возвращения, а сам отправился в лес вместе с незнакомцем, который вёл свою лошадь под уздцы. Скоро они оба исчезли из виду, а с этого времени их не видели на мельнице; всадник также не возвращался. Долгое отсутствие путешественника начало уже тревожить мельника, но кучер успокоил его тем, что, вероятно, тут какая-нибудь тайна, потому что когда он садился на козлы в Гмундене, то капуцин Марсель сказал ему, чтобы он только смотрел за своими лошадьми и что ему нет никакого дела до того, что он увидит или услышит. Кучер буквально исполнил это приказание и спокойно ждал возвращения своего господина у готового экипажа, стоявшего посреди двора мельницы.

— Слышите ли, патер, к чему привели принятые вами предосторожности, — сказал граф, обращаясь к капуцину.

— Будущее известно одному Богу, — скромно ответил монах.

— Вот всё, что я мог узнать на мельнице, — продолжал Эгберт. — Затем я опять перевязал рану Бурдона, и так как смерть его неизбежна и поездка в удобном экипаже не могла особенно повредить ему, я решился привезти его сюда, тем более что он всё настоятельнее желал видеть вас. Я думал, что, может быть, и вам окажу этим услугу.