Смерть куртизанки
Шрифт:
Всё же он отнёсся к её предложению со свойственным ему недоверием, и оно лишь усилилось из-из неловкости, какую испытывает человек, когда нить беседы, которую он привык удерживать в своих руках, у него вдруг мягко, но решительно отнимают.
Ему не оставалось ничего другого, как только подавить своё нетерпение и по-прежнему получать удовольствие от великолепного праздника. Танцовщицы из Гадеса готовились к выступлению, и молодой эпикуреец позволил волнующему ритму музыки навеять ему чувственные и сладострастные образы.
Летняя ночь была уже на исходе. На пороге таблинума Аврелия накрыла волна прохладного, живительного воздуха:
Патриций опустился в кресло, на которое ему указали, не без некоторого разочарования. Чего, собственно, он ожидал? Встречи в более доверительной обстановке, в комнате с мягкими, устланными шелками ложами или, может, даже в спальне Лоллии Антонины?
Принимая его в этом скромном и холодном кабинете, она дала ему понять, что хочет сохранить дистанцию. Однако женщина, которая молча протягивала ему в этот момент полный бокал, отнюдь не выглядела ледяной: в ярком свете факелов золотая вышивка на её белой одежде переливалась, словно живая.
Стоящая возле него, но бесконечно далёкая, окутанная шёлком патрицианка походила на статую из какой-то далёкой страны, откуда привозят золото и изумруды.
Да, говорила Лоллия своим тихим и спокойным голосом, Коринна была содержанкой её мужа, она знала это. Да, Страбон одалживал Руфо всё более крупные суммы, пока тот не стал самым большим его должником. У строгого сенатора имелись только сельскохозяйственные угодья, и большинство из них были заложены.
Мысль инвестировать свои средства в какие-то другие, более прибыльные дела никогда не приходила ему в голову. Он был человеком старого склада, отстал от времени. Его состояние уменьшалось день ото дня.
Скромные поступления от имений, где неохотно трудились недовольные рабы, не могли, конечно, сравниться с огромными доходами Страбона или того же Аврелия, владевшего капиталом, торговыми судами и домами в центре Рима.
Руфо всё труднее было поддерживать тот стиль жизни, который, даже при всей его строгости, отвечал бы рангу сенатора. А если к этому прибавить результаты катастрофических спекуляций зятя, его огромные проигрыши за игорным столом, траты из-за распутной жизни, становилось ясно, что старик уже на краю разорения.
Конечно, он мог бы согласиться на развод или даже принудить Квинтилия к нему, но это было бы равносильно признанию своей ошибки. Нет, Руфо вполне мог тянуть с выплатой долгов ещё несколько лет, покрывая недостачи зятя, лишь бы иметь удовольствие держать его в своей власти.
Была бы ещё жива Ветула, кто знает… Но и она никогда не имела никакого влияния на упрямого сенатора, который не считал нужным вводить её в курс своих дел.
— Просто не могу понять, как человек такого большого ума может действовать так глупо, — с горечью размышляла Лоллия. — Я не раз просила мужа дать Руфо кредит, и только благодаря моему вмешательству ему ещё удаётся сводить концы с концами. Он, конечно, об этом не знает и предпочёл бы отправиться в преисподнюю, чем быть мне обязанным!
Теперь суммы, которые строгий сенатор задолжал Страбону, стали слишком велики, чтобы тот мог не обращать на них внимания. Рано или поздно он потребует их возвращения, и это будет означать для Руфо конец.
Аврелий слушал всё это с интересом и изрядным скепсисом. Неприязнь к зятю казалась ему недостаточно убедительной причиной для того, чтобы Руфо обескровил себя, и аргументы, которые приводила Лоллия в его пользу, не убедили его.
С какой целью человек такого свободного и даже слишком вольного нрава, как она, стал бы тратить столько
— Мне кажется, ты хорошо осведомлена о жизни нашего сенатора, — заметил он, вскинув брови. — Но не могу представить тебя среди стоиков или в виде новой Порции [57] , плетущей заговор в гостиных, где тоскуют по республике и ворчат по любому поводу, осторожно, однако, не слишком повышая голос.
Аврелий чувствовал, что очарован этой женщиной, но не готов был верить всем сказкам, что слетали с её прелестных губ. Он понял, что старается специально раззадорить её, ведь даже обычный словесный спор с ней будоражил его чувства.
57
Порция — жена Брута, образец высоконравственной и верной жены, была опорой мужа в его политической деятельности и руководила заговором против Цезаря; когда дело республиканцев было проиграно, кончила жизнь самоубийством.
— Не веришь мне? — спросила Лоллия, высокомерно улыбаясь.
— Откровенно говоря, не слишком. Не я же просил тебя рассказать мне всё это, а раз ты сама захотела, то, надо полагать, сделала это с какой-то целью, но я пока не вижу её.
— Ах, мудрый Аврелий не понимает меня! А если бы я сказала, что хочу спасти его, этого было бы достаточно? — с насмешкой возразила Лоллия. — Если, конечно, это не обойдётся мне слишком дорого, — уточнила она.
— Спасти кого?
— Руфо, это же очевидно. Удивляешься, что трачу столько слов на какого-то Гая или, что ещё хуже, на Квинтилия? Поскольку догадливый Аврелий Стаций ведёт расследование, я подумала, что могла бы сообщить ему то немногое, что мне известно, в надежде, что его острый ум поймёт, как использовать эти сведения. С какой целью? Не представляю. Ради скандала, наверное. Нет, Руфо вышел бы из него обессиленным: именно этого он хочет избежать любой ценой. Отличное решение — обвинить в убийстве Квинтилия. Верно, это позволило бы разрешить все проблемы.
— Почему? — лукаво поинтересовался Аврелий.
— Но это же очевидно! Квинтилий, эта мразь, вполне мог убить куртизанку. Это скользкое существо, жалкий подонок. Он знал эту девушку, часто бывал у неё и водил к ней своего шурина, тщедушного Гая. И потом, это же кровопийца. Он два года входил в свиту Калигулы… Кстати, именно он донёс на моего первого мужа. Уверяю тебя, он совершал кое-что и пострашнее, чем убийство вольноотпущенницы. Однажды он и тот сумасшедший, что сидел на троне, убили двух проституток в публичном доме, куда явились инкогнито; убили только потому, что бедняжки не узнали Калигулу и не распростёрлись ниц перед божественным императором. И это ещё не всё. Я точно знаю, что после очередной вечеринки в его доме, когда он ещё не жил у Руфо, ночью оттуда унесли бездыханного юношу. Тибру известно много секретов, которые очень редко всплывают. Для него жизнь человека не стоит и двух ассов!
Аврелий перехватил властный взгляд Лоллии и услышал в её голосе издёвку, так не вязавшуюся с горькими словами, уловил самодовольство женщины, которая презирает слабости окружающих её мужчин, и его охватил глухой и безрассудный гнев.
— Вижу, тебе известно многое. Где же открылись эти тайны? В постели Квинтилия или Калигулы? — поинтересовался он с обидным равнодушием.
Лоллия посмотрела на него долгим взглядом и ответила, весело улыбнувшись:
— Ты ошибаешься, благородный Аврелий. В постели Руфо.