Смерть куртизанки

Danila Comastri Montanari

Mors Tua

Перевела с итальянского Ирина Константинова

Художник Людмила Котельникова

Дизайнер обложки Александр Андрейчук

Настоящее издание выходит с разрешения Piergiorgio Nicolazzini Literary Agency

ПУБЛИЙ АВРЕЛИЙ СТАЦИЙ, римский сенатор

КАСТОР, раб Публия Аврелия, его секретарь

ТИТ СЕРВИЛИЙ, друг Аврелия

ПОМПОНИЯ, жена Сервилия

КОРИННА, куртизанка

ГЕКУБА, кормилица

ПСЕКА, рабыня Коринны

МАРК ФУРИЙ РУФО, сенатор

ГАЙ ФУРИЙ РУФО, его сын

МАРЦИЯ ФУРИЛЛА, дочь Руфо

КВИНТИЛИЙ ДЖЕЛЛИЙ, муж Марции

ЛОЛЛИЯ АНТОНИНА, римская аристократка

КЛЕЛИЯ, прачка в Субуре

ЭННИЙ, плотник

АКВИЛА, старший слуга

ПАРИС, управляющий в доме Аврелия

ДИОМЕД, отец Париса

ЛУКРЕЦИЯ, любовница отца Аврелия

УМБРИЦИЙ, секретарь отца Аврелия

ХРИСИПП, наставник Аврелия

Факелы погасили, и просторный домус [2] на Виминальском холме погрузился в ночную тьму.

Человек прижался к стене перистиля [3] и опасливо осмотрелся, а после осторожно прошёл в тень колоннады, стараясь не скрипеть сандалиями. У резной деревянной двери он глубоко вздохнул и заглянул в её ажурный просвет.

Как он и думал, таблинум [4] был пуст: в отсутствие господина, который отправился в Антий на званый ужин, никто не посмел бы войти в эту комнату. Неслышно, словно наёмный убийца, он проскользнул внутрь и прикрыл за собой дверь.

Сделав несколько шагов, человек на ощупь нашёл масляную лампу и осторожно зажёг её. При слабом свете пламени он разглядел кровать, стулья и стоящий у стены большой сундук из фисташкового дерева, инкрустированный серебром, с чёрным замком, подмигивавшим, словно кокетливая женщина.

Человек, проникший в комнату, пошарил в складках туники, достал ключ и наклонился к

Мгновение спустя голова его словно взорвалась от боли. Тело медленно осело возле сундука, лампа упала и раскололась, а тёплое масло разлилось по мозаичному полу большой липкой лужей.

На другой день в атрии [5] того же домуса на Виминальском холме о чём-то спорили двое детей, но всякий раз умолкали, когда мимо проходил кто-нибудь из слуг.

— Всё это ложь! Мой отец не вор! — возмущался младший мальчик, такой худенький, что, казалось, утопал в своей просторной одежде. — Хотя бы пустили меня к нему!

— Невозможно, Парис. Старший слуга Аквила запер его в чулан, куда отправляют в наказание, — уверенно и спокойно ответил другой мальчик, года на четыре старше.

— Как я могу поверить в такие ужасные обвинения? Весь Рим знает, что мой отец Диомед — самый честный из управляющих! Его непременно оправдают, верно же?

— Если дело обстоит так, как ты рассказал, то не очень-то рассчитывай на это, Парис. Его нашли без сознания, лежащим на полу возле пустого сундука с ключом в руках, — сразу же разочаровал его старший мальчик.

— Помоги ему, Аврелий… Благородный Публий Аврелий Стаций! — продолжал умолять младший мальчик. — Прошу тебя, ты можешь это сделать. Тебе почти шестнадцать лет, и ты — наследник!

— Ну и что? Я всё ещё ношу буллу, и моё слово ничего не значит в семейных делах, — объяснил Аврелий, прикасаясь к золотой подвеске с амулетами, которую римские дети, рождённые свободными, всегда носили поверх пратексты [6] . — И по закону, пока жив мой отец, я всегда буду оставаться несовершеннолетним.

Парис в растерянности оглянулся. В Риме все полномочия принадлежали отцу семейства [7] — самому старшему мужчине в доме. До его смерти дети были совершенно бесправны, поэтому нередко можно было встретить людей весьма преклонного возраста, которые полностью зависели от своего отца-долгожителя. Но в то же время человек, рано осиротевший, мог в своё удовольствие распоряжаться семейным состоянием.

— Может, твоя мать… — неуверенно заговорил Парис, хорошо понимая, что затронул больную тему.

— Она в Антиохии, со своим пятым мужем. Я не видел её уже три года, — объяснил Аврелий.

— Тогда кирия [8] Лукреция! — настаивал Парис.

— Любовница отца меня терпеть не может и даже не пытается это скрывать. Она молода, красива, тщеславна и надеется получить разные выгоды от связи с могущественным патрицием. Но он обращается с ней, как со служанкой, а когда сердится, даже руки распускает. Я не раз слышал, как он бил её, когда напивался, — сказал Аврелий, умолчав о том, что исподтишка часами наблюдал за красивой и надменной женщиной. — Лукреция и не думает жаловаться, сносит любое унижение, лишь бы не утратить своих привилегий, хотя на самом-то деле они ничтожны: пригоршня сестерциев [9] , разрешение надевать по большим праздникам семейные драгоценности и жить в доме на Целиевом холме.