Смерть мелким шрифтом
Шрифт:
— А что, корреспондентом плохо?
— А как вы думаете? Тридцатипятилетняя тетка с микрофоном в руках пристает на улице к прохожим. Как это выглядит? Корреспондентом хорошо быть в двадцать, еще лучше в пятнадцать. А в тридцать пять надо быть ведущей ток-шоу, режиссером, обозревателем, главным редактором. Можно быть и директором канала в этом возрасте. Это тоже неплохо.
— Так ведь каналов на всех тридцатипятилетних не напасешься? — улыбаясь, возразил Ивакин.
— Ну, это я так выразился. Я имел в виду, что Марина не хочет… не хотела согласиться с тем, что в журналистике
— Может, я что-то не понял? А газета «Без цензуры»?
— Так она совсем недавно туда устроилась.
— Там-то хорошо платили?
— Замечательно. Правда, она внештатно работала, но все равно, думаю, хорошо получала.
— Думаете или знаете?
— Думаю. Она мне не докладывала.
— Не хвасталась?
— Да мы мало общались в последнее время. Я ведь теперь у капиталистов работаю, а они, гады, умеют из человека соки выжимать… Так, по телефону болтали несколько раз.
— У нее что, отпуск был? Я имею в виду, с чего она вдруг на курорт уехала. Вроде рановато, если только недавно устроилась?
— Вообще то внештатникам отпуск не полагается. В газете ее искали, с ног сбились, насколько мне известно. Бросила все дела и умотала на юг. Как? Почему? Такая работа! Да за нее держаться нужно обеими руками… Правда, это в Маринином духе. Есть в ней такое… было… Высокомерие по отношению к деньгам.
— Значит, это была не командировка, не отпуск… — Ивакин помолчал немного, Миша нетерпеливо кашлянул. — А почему Лазурное? Может, роман какой-нибудь? Были у нее знакомые там?
— Нет, какие знакомые… А почему Лазурное? Да черт его знает! Она там когда-то отдыхала с отцом в санатории. Но много лет назад, она тогда ребенком была. Приятные воспоминания, видимо, хотя там, надо полагать, деревня-деревней. Но Марина за последние десять лет вообще никуда не выезжала, только на дачу, а там развалюха такая, дача — одно название. Для нее и Лазурное — предел мечтаний.
— Не говорила, что на море собирается?
— Да нет же! Даже намека никакого! Но, повторяю, мы мало в последнее время общались. Так получилось, что и я, и она почти одновременно устроились на работу, где надо работать, а не штаны протирать.
— А что за история со статьями про убийства?
— Это вам Прохоров рассказал?
— Да. Вы его, видимо, об этом не просили… Но вы же знаете, что он мне рассказал, он ведь вам звонил насчет этого?
— Да, знаю… Владимир Александрович, давайте так: я приеду из Лазурного и мы поговорим. Однако мне кажется, что и Прохоров, и вы что-то не так поняли. Но выяснять это у меня времени нет. Все потом, хорошо?
«Я выгляжу идиотом, — с неудовольствием подумал Ивакин. — Нельзя же так, в конце концов, цепляться за оброненное кем-то слово». Но знал, что не отстанет.
На следующей неделе его провожали на пенсию. Если вдуматься, это было горестное событие. Жизнь заканчивалась. Работать, правда, надоело и особенно надоело рано вставать.
Теперь он был хозяином своих утр. Это радовало Ивакина, но он ожидал от своей радости и какого-нибудь нервного срыва: все-таки старость — мало дел и много мыслей, а мысли расстраивают, а если не расстраиваться, то еще хуже — все Фрейда читали, все знают об этих штучках с загнанными внутрь переживаниями.
«Глупости, — говорил сын Алешка, словно читал отцовские мысли. — Живи и радуйся! Ты у нас парень психически здоровый. У тебя, мать говорит, и кризиса среднего возраста не было!» — сын вздыхал, потому что сам чуть с ума не сошел от этого кризиса, о чем родители, конечно, не знали. «Кто его знает, был он у меня или не был! — ответил Ивакин. — Ведь в наше время об этом и не слышали». Он с неприятным чувством вспоминал, что примерно лет в тридцать пять единственный раз изменил жене, причем с особым цинизмом. Может, это оно и было…
Уход на пенсию Ивакин отмечал дома — это был праздник для родственников и стариков с работы. Но вот молодые сослуживцы его неожиданно удивили и растрогали: накрыли в кабинете стол, подготовили концерт, под гитару спели переделанную песню из «Семнадцати мгновений весны» — «Не думай о коллегах свысока». Это был намек на то, что он проницателен, как Штирлиц. Или таковым себя мнит.
Потом была официальная часть, уже в зале: Ивакину вручили грамоту и премию — на три тысячи больше, чем он рассчитывал.
— Думали путевку дать, — сказал генерал, тряхнув как следует его руку. — Но у вас, говорят, дача имеется. Фазенда. А с фазендой копеечка нужнее! По себе знаю.
Шутку одобрительно восприняли только в первом ряду, галерка же угрюмо вздохнула: все знали, что генеральская фазенда оценивается в астрономическую копеечку.
— Меркантильно это как-то, — тоже пошутил ивакинский начальник. — И удовольствия никакого. Сейчас накупит лопат, семян, а так бы человек на море съездил!
— Там дожди, — возразил сидевший в третьем ряду Прохоров. Он смотрел прямо в глаза Ивакину, и взгляд его был чрезвычайно странным.
— А пенсионеру что нужно, солнце, что ли? Наоборот, для его возраста это прекрасная погода! — возмутился ивакинский начальник.
— О каком море речь? — добродушно спросил Ивакин, освобождая руку.
— Вы еще спрашиваете, Владимир Александрович! — сказал районный глава. — Неужели вы ни разу в нашем санатории не были на Черном море? Мы же раньше много путевок выдавали.