Смерть меня не найдёт
Шрифт:
В свою самую последнюю смерть я проваливаюсь, как в сон.
Глава 70.
— Подуй! — бабывалина внучка Машка суёт мне одуванчик чуть ли не в рот.
Я сижу на лавочке у соседнего подъезда. Баба Валя вяжет что-то мягкое, длинное и зелёное, шепотом считает петли, одним глазом поглядывая на внучку. Машка крутится то тут, то там, визжит, когда под очередным булыжником обнаруживает залежи недовольных вторжением толстых жуков и гусениц.
Внучка бабы Вали рвёт одуванчики, а я смотрю на летящие в жарком июльском воздухе серебристые парашютики и не могу заставить себя подыграть ребёнку. Машке всего три года, и она знать не знает об
Это моё, только моё, и в ответ на плаксивую машкину гримасу я лишь отрицательно качаю головой и прикрываю глаза.
Несмотря на прогрессирующий артрит, баба Валя блаженно улыбается, щурится на солнце, весело мерцающее в листве высоких тополей и берёз, щедро, хоть и бестолково растущих в нашем дворе.
— Болезнь, Камиллочка, это, конечно, плохо и беда. А с другой стороны, вон, дочка с внучкой приехали, и теперь я не абы как, а при семье. У всего есть две стороны. А ты всё одна да одна, нельзя так, молодая, красивая, хоть кота бы завела.
Я размеренно киваю её словам, которые за последний год слышала уже не раз и, к сожалению, не два и не три. Год, продлившийся, как вечность, и в то же время пролетевший сброшенным с крыши камнем. Тот день, когда я пришла в себя после падения с крыши королевского дворца Магристы, помню отчётливо, точно со стороны на себя смотрела, а все остальные дни — слились в единую смазанную полосу.
Тот день…
* * *
Что-то мерно пикает, тикает и шуршит. Голова кажется мраморной, а тело, напротив, мягким и подгнившим, но при этом тоже тяжёлым и неподъемным. Краем глаза замечаю тёмный монитор на тумбочке сбоку со светящимися цифрами, чуть выше — высокую, как вешалка, капельницу, знакомую мне по богатому детскому больничному опыту. Чувствую провода на лице, горло напоминает наждачную бумагу, кажется, вот-вот ворвётся доктор Хаус со своей командой и скажет, что у меня хроническая интоксикация сдохшими в муках мечтами об идеальном мужчине и волшебном мире.
— Единая? — хочу позвать я, сухие губы стукаются друг о друга, а язык не поднимается.
Возможно, при падении с башни я его откусила. И зубы выбила.
Умирать не страшно, один раз я уже умирала… С этой мыслью я снова погружаюсь в небытие.
Повторное пробуждение до зубного скрежета однообразно: писки, шорохи и тяжёлая неподвижная голова. Правда, мне удаётся справиться с губами, и я хриплю в темноту:
— Лигран…
Какие-то голоса, незнакомые, искажённые, оживают за горизонтом моего восприятия, не в настоящем времени, а в воспоминаниях, и хотя они произносят вроде бы знакомые мне слова, я не понимаю. С у усилием поворачиваю голову и вижу окно.
Самое обычное окно — пластиковая рама, мятые пыльные жалюзи подняты, обнажая кусок тёмно-синего неба и огрызок луны, безжалостно-тусклой. Не зелёной, земной луны.
— Лигран! — зову я, уже понимая, что звать бесполезно.
Откуда бы ему взяться на земле?
Поднимаю руку, ту, которая без иглы от капельницы — с трудом, но поднимаю — ногти отрасли, но они светлые, и пальцы совсем не такие, как у лирты Агнессы. Не такие тонкие, изящные, и вот этот шрамик — собака покусала в детстве. Можно ещё проверить длину и цвет волос, и всё прочее, но в этом нет необходимости.
Я больше не Агнесса. Я не на Магре. Я не разбилась при падении, она — разбилась, а я — вернулась. Может быть — нет, не может быть, а совершенно
Как же иначе?
Сплетение удивительных видений, непостижимая игра мозга, ничего больше. Ничего не было, ничего не будет, кроме той самой жизни, к которой я так стремилась вернуться. Крысы не оживают, кварков не существует. Лиграна тоже не существует, никогда не существовало.
А я обычный человек, не повелевающий водой, не разрывающий пространство. Никакой. Обычный. Умеющий плакать.
Это последнее я доказываю сама себе сразу же. Слёзы текут по щекам, и я моргаю, пытаясь их остановить, закусываю потрескавшиеся губы, пытаясь не издавать лишних звуков — вдруг я здесь не одна? Живот содрогается в спазмах. Я реву, а привыкшие к темноте глаза выхватывают очертания больничной палаты, реву, не имея возможности зажать себе рот или вытереть щёки. Приборы пищат более сердито и громко, но никто на их зов не приходит.
Ну и хорошо.
Это только моя боль, может быть, я никогда не смогу её выплакать, но в любом случае, обойти её невозможно.
Только пройти насквозь.
* * *
Из больницы меня забирала вернувшаяся из Хорватии для решения каких-то формальных вопросов тётка. Оказалось, что меня обнаружили без сознания в соседнем подъезде бабы Вали почти три декады — о, чёрт, тридцать — дней назад. Обнаружила меня никто иная, как сама баба Валя, вернувшаяся из поликлиники, и, недолго думая, вызвала скорую. Так я и провалялась целый месяц, то в платной палате, за что следовало благодарить ту же тётю, то в реанимации, пока каким-то образом не пришла в себя. По поводу причин столь длительной потери сознания никто не мог сказать ничего конкретного, за исключением "черепно-мозговой травмы" и прочих умных медицинских слов, до которых мне не было дело. Ничего криминального, потеряла сознание, ударилась головой, а травмы головы, знаете ли, коварны. Без особого труда выпросила себе академ в университет на ближайший год, хотя, наверное, зря. Физически-то чувствовала более-менее сносно, а морально…
Как бы то ни было, когда вокруг люди, желание подняться на крышу и сигануть вниз становится меньше.
С большим содроганием, но я всё же набралась смелости и позвонила Людке. Та охала и ахала минут пятнадцать, а когда я осторожно спросила про кота, только отмахнулась — пропал, мол, и чёрт с ним. Не в коте счастье.
…я бы поспорила, но не стала.
Жизнь двинулась дальше, неуклюже, как телега на квадратных колёсах, но всё-таки она двигалась. Днём я работала, вечером приходила домой, ужинала, не чувствуя вкуса, и отправлялась гулять по городу часов до трех-четырёх ночи, чтобы потом уснуть без сновидений на неразложенном диване. Шла, не глядя, куда, заткнув уши наушниками, повторяя, как мантру: однажды это пройдёт.
Однажды я перестану пытаться устроить бурю в стакане воды — не фигурально, а в самом что ни на есть прямом смысле.
Перестану выискивать на полках магазинов бирюзовую краску для волос. Замирать при виде колокольчиков.
Перестану вздрагивать, глядя на черноволосых мужчин, и вообще, начну глядеть на мужчин не для того, чтобы разглядеть в их лицах черты того, кто существовал только в моём воображении.
Заведу собаку или канарейку.
Начну дуть на одуванчики.
Этот миг обязательно должен наступить в твоей бездарной и скучной, нет, нормальной и правильной жизни, лирта Камилла.