Смерть меня подождет
Шрифт:
Хорошо вижу и западную часть хребта. Она и отсюда не внушает доверия. Неужели с оленями не пройдём?
Возвращаюсь своим следом. Набегающий ветерок дышит вечерней свежестью. Спешу к Улукиткану. Старик ждёт меня и, вероятно, беспокоится.
Вижу, впереди, на одной из зазубрин скалы, внезапно вырастает рогатый силуэт. Он появляется всего лишь на секунды, точно для соблазна, и исчезает в провале.
…Если бы я знал, решившись преследовать баранов, что со мною произойдёт!
Тороплюсь дальше. Болью отдаётся во мне стук камней под ногами. Пугливо смотрю
Вот и знакомая скала. Осторожно высовываюсь из-за камней. За скалою тоже скалы, нависающие над пропастью неровными рядами. Вижу, дальше на гребне появляется крупный баран. Он останавливается, поворачивает голову в мою сторону, долго стоит, чётко вырисовываясь на шафрановом закате. Я прикладываю карабин к плечу, ловлю на мушку барана, но выстрел задерживается, мишень кажется далековатой.
А тем временем на гребне появляются, один за другим, ещё шесть взрослых рогачей. Они выстраиваются в одну цепочку и, лениво покачиваясь на коротких ногах, уходят в тишину, не нарушая своим присутствием сонливый покой гор. В их движениях полная беспечность, будто в этот торжественный час заката смягчаются сердца врагов. Ни один не оглянется, не проявит хотя бы любопытства к окружающей местности. Животные не подозревают, что из-за скалы, оставшейся у них позади, следит за ними человек с винтовкой.
Бараны взбираются на верх утёса. Занимают места по карнизам, как в амфитеатре, и, повернувшись к закату, ложатся. Кажется, что всё им тут привычно, знакомо, будто в течение всей своей жизни они ежедневно выходят на этот утёс проводить солнце, насладиться вечерней прохладой и их никто здесь не беспокоит.
Начинаю скрадывать баранов, пытаясь во всём подражать Улукиткану.
Обхожу скалу по прилавкам, над самым провалом. Страшно смотреть вниз. Но азарт и дух соревнования захватили меня: неужели то, что смог старик (пусть при его опыте, но зато и в его возрасте), недоступно мне, человеку гораздо более молодому и, несравненно, физически более сильному.
Остаётся выбраться на боковой гребень, за ним недалеко и рогачи. И вдруг из-под ног срывается камень. Он падает вниз, сталкивая на пути другие, и все вместе они с шумом летят в пропасть.
Долго ворчат разбуженные скалы. С досадой думаю, что вспугнутые бараны теперь далеко, и горькое разочарование сменяет надежду на удачу.
Вижу, впереди кружится ворон, что-то рассматривает сверху…
Крадусь… Протискиваюсь между двух камней, выглядываю и приятно поражаюсь: все бараны лежат на карнизах, облитые яркой позолотой заката, напоминая бронзовых сфинксов. Значит, их не спугнул стук камней. Нас разделяет расстояние в сто метров.
Сколько величия в их окаменелых позах!
Присматриваюсь, какого бы выбрать из семи почтенных рогачей? Все они соблазнительно хороши, крупные, длинные, достойные быть представителями своего рода в музее.
Замечаю у одного необычно большие рога, чёрные, сильно вывинченные наружу. Его-то я и избираю в жертву. Однако стрелять не могу, он показывает мне только переднюю часть головы, а туша спрятана за соседа. Решаюсь отползти назад
А ворон всё кружится перед глазами, то взлетит, то приземлится, и что-то бормочет простудным голосом.
И тут же слух ловит тревожный крик куропатки. Знаю, не зря кричит птица, однако сейчас не до неё. Подбираюсь к расщелине, взбираюсь на гребень, но баранов не вижу, заслоняет большой камень. Ползу на четвереньках по узкому карнизу влево.
Вот и край. Разгибаю спину, приподнимаюсь… Ничего не видно. Становлюсь левой ногою повыше на выступ, упираюсь носком в большой камень… Они, бараны! Лежат. Любуются небесным пожаром.
Прикладываю карабин, -- и в этот самый момент впереди ворон стремительно пикирует куда-то вниз, и тотчас же оттуда с неистовым криком выскакивает куропатка с табунком цыплят. Ощущаю, как вздрогнула мушка карабина. Выстрел задержался!
Ворон молча набрасывается на выводок, пугает взмахом сильных крыльев, грозит клювом, но куропатка с материнским героизмом защищает малышей. То она распустив крылья и приняв грозный вид, налетает на ворона, то вдруг притворно падает, бьётся на земле в предсмертных судорогах, отвлекая на себя врага. Из соседнего ложка на помощь торопливо летит отец семейства. Крик, тревога усиливаются, цыплята в панике то бросаются к родителям, то ищут спасения в камнях. А хищник наглеет, куропатка не выдерживает натиска, пытается увести выводок под навес.
Этого-то, видно, и хочет хищник. Он настигает заднего цыплёнка, смертельно бьёт по голове клювом, поднимается, бьёт второго…
«"Ах, — думаю, — стервец! Вот я тебя сейчас…» Ловлю его на мушку, и выстрел потрясает тишину.
И в тот же миг что-то подо мной уползает вниз, уже сыплется щебень. Я хватаюсь руками за край скалы, силюсь удержаться. Выпущенный карабин, падая через плечо в пропасть, больно рассекает мушкой щеку.
В сознание врывается ужас нелепой развязки.
Чувствую, как сползают пальцы, прилипшие к граниту. Напрасно пытаюсь правой ногою достать край карниза.
Последним взглядом ловлю край неба, ещё освещённого гаснущим закатом, и падаю!
Что-то острое скользнуло по животу, больно ударило по челюстям, оттолкнуло, потащило вниз…
Забытьё было долгим и тяжёлым.
Что привело меня в сознание — не помню, но оно вернулось как-то сразу, вместе с мучительной болью. Долго не могу понять, где я, что за светлячки маячат в темноте перед открытыми глазами и почему не разгибается спина.
— Гу-у! У-гу-гу! — доносится из тишины, и я узнаю голос Улукиткана.
Пытаюсь приподняться и слышу, как сорвавшийся из-под меня камень с гулом летит в пропасть. Догадываюсь, что лежу на краю карниза, за которым чёрная бездна. Хочу крикнуть, позвать на помощь старика, но что-то острое не даёт пошевелиться языку. С трудом откашливаюсь, сплёвываю кровь вместе с обломанными зубами и хриплым голосом даю о себе знать. А сам боюсь пошевелиться, чтобы не сорваться в пропасть.
Что, если Улукиткан не услышит меня?!
— У-гу-гу! — снова доносится до слуха.