Смерть меня подождет
Шрифт:
Пробудился я перед зарею. В небе доспевали звезды. Серебрилась поникшая трава. Из лесной глубины разливался по долине, то затихая, то возрождаясь, загадочный звон колокольчика. И только он один, этот неровный металлический звук, жил во всеобщей дреме.
Пастушка, сгорбившись у огня, что-то шила.
– - Хутама, ты почему не спишь, уже скоро утро? Хутама повертывает ко мне лицо, зарумяненное костром, смотрит на меня усталыми глазами и тихонько говорит:
– - Спать не буду, тебе штаны надо, твоему товарищу олочи надо. Как пойдете дальше? Тут лавки нету...
Меня растрогали ее слова. Я не знал, что сказать этой
Хутама не прилегла в эту ночь. Мне она преподнесла "насовсем" свои штаны, только что расклиненные ею цветным лоскутом, а Трофиму олочи, сшитые из лосины. Мы в восторге, не находим слов благодарности. Снова поражаемся ее удивительной простоте, ее материнской заботе о нас.
На чащу обрушивается солнечный ливень. Близнецы давно проснулись, позавтракали и теперь блаженствуют на оленьей шкуре у огня. Они в крошечных трикотажных носочках и в белых фланелевых распашонках фабричного пошива. Мать одела их с явным желанием подивить нас, чего и добилась, заставив меня смутиться. Ведь еще вчера я считал дикарями этих крохотных, голых, завернутых в кабарожью шкуру и связанных ремнями малышей, а сегодня, пожалуйста, это -- щеголи, все на них европейское, и они, негодники, кажется, еще и посмеиваются надо мной своими беззубыми ртами...
А вообще это удивительно дружные братцы, до чего же они копируют друг друга! Стоило одному подать голос, как второй не заставил себя ждать.
У матери много времени уходит, чтобы сложить из походного имущества вьюки. Мы с Трофимом собрали оленей. Близнецы раскричались на всю тайгу.
– - Чего они хотят?
– - спросил я Хутаму.
– - Ехать надо. На олене кричать не будут, -- ответила пастушка деловито, готовя сыновей к отъезду.
Прежде чем спеленать ребят, Хутама принесла из леса сухой пень, раздробила его ногою, отсеяла труху, размяла в ладонях и пересыпала ею у детей в паху.
– - Что ты делаешь?
– - крикнул Трофим.
Та, закончив свое дело, сказала сухо и. назидательно:
– - Так хорошо, преть не будет!
Затем она стащила с ребят распашонки, носочки и, невзирая на энергичное возмущение малышей, завернула их в пеленки из шкуры.
Мы помогли Хутаме навьючить на оленей весь скарб. Затем она взялась за близнецов. У каждого лубочная люлька с приподнятым изголовьем. Связав люльки ремнем, Хутама перекинула их через седло и крепко при-вьючила. Пока она все это делала, близнецы неистовствовали, но стоило оленю сделать первые шаги, как крик прекратился и не возобновлялся на протяжении всего пути.
Вот так, с раннего детства, эти будущие пастухи или разведчики привыкают к кочевой жизни. С этого возраста им прививается привычка к скитальческой жизни, любовь к просторам и движению.
Мы выстраиваемся гуськом: Хутама ведет караван, следом иду я, Трофим верхом завершает шествие. Наш и пастушки путь идет к устью Ивака.
От поляны недалеко начинается спуск в ущелье. Впереди чуть заметно вьется тропка. Как осторожно, легко, неслышно спускает передний олень с горы близнецов, точно понимая, какой на его спине ценный груз. Он, как ящерица, извивается между деревьями, боязливо скользит по чаще, не заденет люльками, не толкнет. И малыши, по-видимому, довольны, не подают голосов, возможно, даже спят, убаюканные плавным движением.
Мы на дне ущелья. Оно никогда не продувается ветрами, воздух здесь сырой, затхлый.
В поисках проходов через крутизну нам часто приходится вплотную прижиматься к Утуку. Река распилила глубоким шрамом дно ущелья, почти скрылась в каменную твердь, простившись с солнцем, небом, окутанная мраком. Только стланики, склонившись над пропастью, видят, как в темной глубине ее бьется в вечных судорогах Утук, силясь раздвинуть камень, очистить себе путь и обзавестись заводями, где бы можно было на минутку оборвать свой бег.
Караван наш взбирается на высокий обрыв, останавливается. Хутама, не снимая люлек с оленя, поочередно кормит сыновей, и мы идем дальше.
Наша проводница все чаще замедляет шаг, осматривается, прислушивается, то вдруг припадет к земле, ощупывает рукою чьи-то, заинтересовавшие ее, следы.
– - Однако, где-то близко люди есть. Олень тут вчера ходил, -- кричит она, догоняя меня.
– - Может, это след сокжоя?
– - переспрашиваю я.
– - Не слепая, чтобы ошибиться. Говорю, люди близко есть!
– - Неужели наши?
– - и я прибавляю шаг, весь наполняюсь радостью ожидания.
Слышу, где-то далеко-далеко, словно в подземелье, лает Кучум. Все чаще и сам вижу свежие следы оленей.
В ущелье становится свободнее. Небо раскинулось надо мною шире, просторнее. Справа показалась глубокая лощина. По дну ее течет большой правобережный приток Утука, собирающий воду с огромной территории, обойденной нами с юга. Река, вырываясь тугой струею из-за утесов, падает кувырком вниз по камням, точно сброшенная со страшной крутизны какой-то дьявольской силой. Ниже, среди крупных валунов, она схлестывается с седым Утуком в буйном объятии, да так, обнявшись, и мчатся обе реки навстречу новым порогам и перепадам.
Я осторожно перебредаю студеную, как лед, реку и выбираюсь на большую площадку, расклинившую тесное ущелье Утука. Если здесь есть люди, то они непременно воспользовались этой равниной и редкой лиственничной тайгою. Вдруг издалека, откуда слышался лай Кучума, доносится выстрел. Это озадачивает меня. Куда идти? Решаю сначала обследовать площадку, а затем уже идти на выстрел.
И вскоре новое открытие, да еще какое, заставляет сильно забиться сердце -- поднимаю с земли свежий окурок цигарки, свернутой из знакомой бумаги, на которой геодезисты делают свои вычисления. Как я обрадовался этой находке! Ноги сами несут меня вперед, не разбирая, что под ними -- валежник, рытвины или пни...
Вдруг позади себя слышу какой-то шорох, оглядываюсь.
– - Бойка! Бойка!..
– - исступленно кричу, узнав свою собаку.
Она с разбегу бросается мне на грудь, визжит от радости. Я прижимаю ее, ласкаю, как дорогое, родное мне существо. Где-то близко мои спутники!
А вот и Кучум. Он чертовски, как горец, ревнив. Сразу вклинивается между мною и Бойкой, и та, как всегда, по-матерински, уступает ему свое место возле меня.
Я тороплюсь дальше. События как-то сразу захватывают меня своей неожиданностью. Впереди, сквозь густые кроны лиственниц, пробился свет, деревья неохотно расступились, и я, не помня себя и не чувствуя усталости, выбегаю на поляну. И тут, среди низких стлаников, передо мною возникает чудесное, как мираж, видение -- полотняный лагерь, кажущийся сейчас целым светлым городком!