Смерть на брудершафт (Фильма 9-10) [Операция «Транзит» + Батальон ангелов] [только текст]
Шрифт:
И сделал похабный жест, который вызвал восторг у валивших следом.
Но вышел из орущей толпы неприметный человек в пиджаке и галстуке, властно махнул рукой, и толпа замедлила ход, остановилась. Оказывается, у буйной орды имелся вожак, и она отлично его слушалась.
Теперь рабочих с ударницами разделяло не больше двадцати шагов.
— Граждане женщины! — пронзительным, привычным к митингованию дискантом воззвал предводитель. — Я обращаюсь к вам от имени Совета рабочих и солдатских депутатов! Болтуны и истерички заморочили вам голову!
— Это большевик! Не слушайте его! — крикнула Бочка. — Они за германские деньги стараются!
К ней, поперек батьки, сунулся малиновый озорник. Видать, не по нраву ему были трезвые речи большевистского агитатора.
— Добром не пойдете, силой поволокем! — Он схватил Бочарову за портупею. — Сымай амуницию, толстуха!
Коротко размахнувшись, командирша двинула его кулаком в скулу — вроде и несильно, но парень отлетел, упал и чуть не перекувырнулся.
В толпе зашумели:
— Ого! Здоровенная, зараза!
— …Ах ты драться, сука!
— Бей их, товарищи!
Полетели камни. Подобрать их на Английской набережной было негде — значит, демонстранты запаслись заранее.
Бочарова начала расстегивать кобуру, но булыжник угодил ей в лоб, сбил фуражку. Командирша покачнулась.
— Батальон, винтовки к бою! — страшным, хриплым голосом приказал Романов, помня, что вперед ему соваться нельзя. — В атаку! Вперед! Ура!
Махнул унтерам, они взялись за руки и вытянулись в цепочку, готовясь остановить и повернуть малодушных.
— Уррааа! — не закричал — запищал строй.
Рассыпался, но двинулся не назад — вперед.
Демонстранты такого быстрого и дружного натиска никак не ждали. От наставленных штыков те, кто был уже на набережной, бросились врассыпную. Стоявшие на мосту попятились, там образовалась давка. Теперь колонна напоминала удава с разможженной головой: длинное тело бессмысленно дергалось и корчилось, с двух сторон стиснутое перилами.
Закачавшись, рухнул транспарант, суливший смерть буржуазии. Агитатор в галстуке как сквозь землю провалился. Все толкались, метались. Кто-то упал и не мог подняться, орал благим матом.
Алексей тоже бежал, зорко поглядывая по сторонам. Едва увернулся от штыка — это Лаевская из второй роты неслась с зажмуренными глазами, не разбирая дороги. Проворная и сильная Асоян, правофланговая третьей, грамотно двинула прикладом по хребту улепетывающему пролетарию. Голицына влезла на тумбу и высоко держала флаг батальона.
А вот худосочную Шацкую пришлось выручать. В ее карабин вцепился обеими руками здоровяк в солдатской гимнастерке — того гляди отнимет оружие. Романов, не останавливаясь, припечатал детину рукояткой револьвера в висок.
— Спасибо! — пискнула адмиральская дочка.
— Про штык забыли, — укорил ее штабс-капитан. Взял под
Она вытирала с лица кровь.
— Мутит? — спросил Алексей. — Дай перевяжу, у меня бинт в кармане. Обопрись на меня.
Но Бочка оттолкнула его, поднялась.
— Ничего, у меня башка крепкая… — И как заорет: — Коли их девочки, коли! В жопу, в жопу!
Он не дал ей побежать вперед.
— Стой ты! У тебя, может, сотрясение мозга.
Начальница блаженно улыбалась, вид у нее был совершенно счастливый.
— Мозгов у меня нету. Одно упрямство. — Подмигнула помощнику. — Что, капитан, не подвели мои девоньки? Теперь и на фронт можно.
НА ПОДСТУПАХ К ФРОНТУ
— Госпожа начальница, мало нам дождя, еще и гроза будет, — жалобно сказал кто-то вслед командирше и ее помощнику, быстро шагавшим вдоль походной колонны. — Ишь, рокочет.
Вдали, где над хмурым горизонтом набрякли тучи, заполыхали бледные зарницы и перекатился глухой рык — будто откашлялось сонное, брюзгливое чудовище.
Бочарова и Романов переглянулись, поняли друг друга без слов.
— Верст десять, — негромко сказал Алексей. — Даже меньше. Почти пришли.
— Тяжелые, — так же тихо ответила начальница. — Меня раз такой дурой накрыло. Неделю глухая проходила.
Она приподнялась на цыпочках, оглядывая унылые вымокшие шеренги.
— Подтянись! Веселей шагай! Еще полчасика, и на месте! Обсушимся! Эй, Блажевич!
— Я! — откликнулась ударница из первой роты, бывшая консерваторка.
— Запевай!
— Есть запевать, госпожа начальница!
Чистый, сильный голос затянул романс, который в Батальоне Смерти очень любили и обычно исполняли в темпе марша:
На заре ты ее не буди (раз-два), На заре она сладко так спит (раз-два), Утро дышит на юной груди (раз-два), Ярко пышет на ямках ланит…На второй строчке подхватил весь взвод, на третьей — рота, а затем и все триста пятьдесят ударниц, одна седьмая часть от первоначального состава, но зато самые лучшие, проверенные, допущенные к присяге и переправленные экстренным эшелоном на самое острие грядущего наступления.
Про косы лентой с обеих сторон гудели басом унтера-гвардейцы, командиры взводов; лихо выводили поручики и подпоручики, командовавшие ротами; во всем безупречная Голицына сильным, уверенным сопрано одна вытягивала второй голос; фальшиво и самозабвенно орала командирша. Один лишь старший инструктор шел по обочине молча.
— Господин капитан, а вы что не поете? — весело крикнули ему.
— Не умею.
Небо впереди осветилось вспышкой, но не такой, как прежде. Потом снова и снова. Там, за горизонтом, чудище окончательно проснулось и оглушительно залаяло.