Смерть на выбор
Шрифт:
— Говорите…
— Курить можно? — продолжал тянуть Максим. Он так и не придумал байку для кегебиста.
— Пожалуйста… И ближе к делу…
— Дело вот в чем, вчера, после того как вышла моя статья… Вы, кстати, не читали? — Петрунов всем видом давал понять, что на идиотские вопросы не отвечал, не отвечает и отвечать не будет. — Я разыскал одного моего приятеля. Он, знаете ли, официант в одном кафе, где любят встречаться авторитеты. Хорошее такое кафе, в пятизвездочном отеле. Там они чувствуют себя приобщившимися достойного их образа жизни. Интерьер,
Максим сделал паузу, пожалел, что не носит в кармане шоколадку «Твикс», тогда пауза была бы подлиннее, и вновь собрался фантазировать на вольную тему. И вдруг заметил, как посерел лицом собеседник. Смуглолицые, когда им становится дурно, всегда сереют. Петрунов же цветом лица вдруг стал похож на мышь.
— У вас что? Приступ? — забеспокоился Максим. Правда, искреннее беспокойство почти моментально переросло в подозрительность.
— Нет. Все в порядке, — просипел темнолицый Петрунов, — продолжайте, молодой человек.
— Ну… что тут, собственно, продолжать. Я уже все сказал. Человек этот погоны правоохранительные носит. И оказался в ненужное время в ненужном месте — запомнили его. И даже разговор запомнили. Такие дела, Николай Яковлевич.
Петрунов гладил руль «БМВ» — так рачительный сельский хозяин ласкает породистую свиноматку или несушку-рекордсменку. Ласкает, чтобы прийти в себя, отыскать опору в нестабильном мире. Сотрудник ФСБ успокоился на удивление скоро.
— Понятно. И какие вопросы ко мне?
— Я же говорю, фактически никаких, — пожал плечами Максим. — Подумайте, может, у вас в хозяйстве найдется что-нибудь, что сгодится для бедного журналиста, тогда и поговорим.
— Не обещаю.
— Ваше дело, я кормлюсь той информацией, которую имею.
Максим не прощаясь вылез из машины. Финал беседы ему понравился. Грамотный репортерский наезд. Сначала-то он прокололся, блеял невразумительно. А под конец разыгрался, показал класс.
Снег все еще сыпался. Но Максим Самохин более не походил на беспризорное животное. Он опять стал самоуверенным ловцом сенсаций, умеющим найти подход к кому угодно. И пропавшую жену он отыщет. Можно к цыганке не ходить.
Человек очень быстро перестает ориентироваться во времени и пространстве. Отними у него привычные знаки: рассвет, закат, куранты, отбивающие полночь по радио, синий циферблат телевизионного времени, и все. Исчезают дни и ночи, часы и минуты. Жизнь, обычно воспринимаемая как прямая из прошлого в будущее, превращается в бесформенную массу. Переменчивую и непознаваемую.
Пространство же неумолимо сворачивается. Не в соответствии с законом, открытым Эйнштейном, а просто и безжалостно. Необъятный мир усыхает до размеров обыкновенного подвала.
Нина, лишенная привычного времени и вырванная из привычного окружения, прикованная к кирпичной
Неведомый тюремщик дал добрый совет — рассказать все об ассасинах. О них Нина и думала.
Она уже совершенно очухалась и чувствовала себя даже превосходно. Только руки затекли — кандалы ей выделили короткие. Она попробовала повертеться, чтобы найти более или менее удобную позу. Не преуспела. И стала вспоминать: раздумья тоже своего рода анестезия.
Ассасины — убийцы. Она подумала об ассасинах в связи с убийством этого пресловутого Бати. Максим и раньше о нем трендел: еще бы, авторитет! Максим любил писать о «личностях», кем бы они ни были. Но почему ассасины? Какие-то смутные ассоциации. Придется поднапрячься и получше вспомнить лекции и книжки, читанные в университете.
Ассасины — исмаилиты — раскольники — мятежники. Если можно именовать мятежом благородное решение вернуться к истокам. Как правило, желание испить водицы из незамутненного позднейшими наслоениями родника веры посещает правдоискателей или честолюбцев.
Кем был Исмаил, сын шестого имама из рода Алидов? Кем был сын Джафара ас-Садика? Он должен был после отца стать главой общины, но любил вино. Вино — запретное и манящее. Греховный веселящий напиток.
Гневливый отец отрекся от старшего сына, лишил пьяницу наследства.
Только сам ли Исмаил, люди ли к нему близкие пропили отнюдь не весь ум и не всю изворотливость. Была изобретена лукавая формула: имам из рода Али — непогрешим просто потому, что непогрешим. А значит, питие хмельного не может осквернить его. А значит, вино ему дозволено.
Пьющий Исмаил не дожил до полной победы или до полного раскола — как кому больше нравится. Имамом стал его старший сын — Мухаммад.
Так раскололи раскольников-имамитов. Исламские партии плодились и размножались.
Нина вздохнула. Атмосфера приготовленной, для нее (или не только для нее?) темницы располагала к воспоминаниям, сами собой в голову приходили предания из старины глубокой.
Утро ислама. Восьмой век от Рождества Христова. Чуть более ста лет минуло после Хиджры — переселения пророка Мухаммада из Мекки в Медину. Юность веры. Пора горячих споров и свершений. Счастливые времена для борцов за справедливость и для авантюристов.
Через сто пятьдесят лет после прихода в этот мир Сына Божия Иисуса христиане наслаждались гонениями и упивались мученичеством. Вера их крепла под пытками и в катакомбах.
Пророк, родившийся в год 570-й, проверял своих последователей в боях. Уверовавшие, осознавшие, что «нет Бога кроме Аллаха и Мухаммад пророк его», купались в победах. А где победы, там споры. Споры о вере.
Христианские, ничуть не менее жаркие, раздоры тоже пришли тогда, когда проявилась сила.
Потому что сила и лишь сила нужна тому, кто жаждет власти для себя, и тому, кто ищет правду, чтобы потом раздать ее окружающим, раздать очень часто силком.