Смерть на выбор

Баконина Марианна Станиславовна

— Значит, он и встречался, — подытожил журналистскую историю опер Коля, как и многие служители музы милицейской, музу безопасности не просто недолюбливающий, а откровенно не любивший. Они, милицейские, ничуть не удивлялись, услышав неприглядную историю о смежниках.

— То есть он Батино убийство и организовал? — Максим немедленно зацепился за типичную милицейскую реакцию. На прямые вопросы Коля отвечал осторожнее:

— Может он, а может, наоборот, он его дружком был. Вот и расследует смерть близкого человека.

— Хорошо. А куда Нина делась, он знает?

— На этот вопрос может ответить только Господь

Бог и сам Петрунов, — опять состорожничал Коля. И потянулся к зазвонившему телефону: — Алло… Что? Кто? Буянит? Сейчас спущусь.

Оперативник не счел нужным посвятить Максима в тайну этого разговора. Он посмотрел на часы и начал собираться: не торопясь сложил бумаги в сейф, затолкал сигареты в сумку, надел куртку. Подчеркнуто не обращал внимание на Максима, оскалившегося, словно голодный шакал.

— Что? Пойдем? Мне еще пару очевидцев надо опросить…

— Пошли, — гордо ответил терзаемый любопытством журналист.

Впрочем, Коля не довел игру до конца. Когда они спускались по лестнице, он вдруг спросил:

— Тебе фамилия Ершов о чем-нибудь говорит?

Показное безразличие не обмануло догадливого писаку.

— Это он, что ли, внизу буянит?

Коля не ответил.

Уникальное зрелище — неожиданно впавший в буйство утонченный, высокообразованный человек, любитель Плутарха и Карамзина. Уникальное для кого угодно, кроме сотрудников милиции. Потому что именно эстеты, высоколобые знатоки латыни, столкнувшись с суровой прозой — а именно суровой прозой пишутся казенные формуляры, по которым живет и действует человек в погонах, — начинают неистовствовать и пробуют пробить своим высоким, хрупким лбом стену инструкций и равнодушия.

Научный сотрудник Публичной библиотеки Глеб Ершов уже был доведен до высшей степени буйства. Он уже не кричал. Он хрипел.

— Почему? Объясните, почему я не могу пройти к господину Горюнову? Вот мои документы. И объясните почему!

Дежурный, уже использовавший все имевшиеся в его распоряжении доводы: «Вас не вызывали», «У нас пропускной режим», «Зачем вы скандалите?» — на этот раз ограничился универсальным и сакраментальным:

— Не положено.

Глеб, интеллигентный человек, неинтеллигентно заскрипел зубами. Следующий этап — пена на губах и спазмы конечностей. Но, к счастью, вмешался Коля:

— Привет, ты чего тут бьешься?

Глеб не сразу заметил знакомые лица и продолжал битву с дежурным:

— Вы можете ответить мне, почему я, как законопослушный гражданин, не могу…

— Да можешь ты, можешь поговорить с оперуполномоченным Горюновым.

Глеб обернулся и посмотрел невидящими глазами на остановившихся в дверном проеме молодых людей.

— Привет. — Коля помахал рукой — так невропатологи проверяют реакцию пациентов.

— А… Это ты… — не сразу пришел в чувство Глеб. Все-таки бюрократическая машина — величайшее из творений рук и разума человеческих — за пять минут сделает из саркастически настроенного фраера лишенного чувства меры психопата.

— Привет. — Теперь Глеб заметил и Максима. — И ты здесь? Что же ты утром убежал так поспешно? Перепугался?

— Дела были, — буркнул обвиненный в трусости журналист, — не у тебя же жена пропала.

— У меня бы не пропала.

— Ты чего меня искал? — вмешался в ссору оперуполномоченный Горюнов.

— Дело есть, тебя, кстати, тоже касается,

Менелай ты мой.

— Что ты этим хочешь сказать? — Максим точно знал, что слышал имя Менелай, причем не один раз. Но сейчас не мог вспомнить, кто это такой, и не понимал, почему Глеб назвал его Менелаем.

— Некогда шутки шутить. Ты тут кипятился, будто тебе скипидар налили вместо чая в гранд-отеле «Европа». А теперь время зря тратишь, — сказал Коля, твердо решивший не допустить очередной ссоры.

— Это я время зря трачу?! — чуть не задохнулся и без того взвинченный донельзя библиотечный труженик. — Я уже два часа пытаюсь до вас добраться. И по делу, между прочим.

— Вот и говори о деле, — с обидной ленцой проговорил Максим.

— И не обращай ни на что внимания, — опять попробовал разрядить обстановку оперативник.

— Ладно, он тебе микрофон показывал? — Глеб демонстративно обращался исключительно к Коле.

— Да, показывал, вы его у Нины в сумочке нашли.

— У меня тут появилась идея, кто и когда мог его подбросить. Я не знаю, рассказывала ли тебе твоя жена о нашей встрече с Караямовым?

— Каким Караямовым? Этим, с носом?

Глеб кивнул. Очень точное краткое описание.

— Это Нинин однокурсник, — он снова повернулся к милиционеру, — они встречаются временами. Изредка. Так вот, третьего дня он нашел Нину и даже зазвал в ресторан, мол, хотел познакомиться с ее мужем. Тебя, — в голосе зазвенела предназначенная для недостойного борзописца сталь, — она не нашла. Заодно старик Караямов просил проконсультировать одного ливанца насчет арабского фонда «Публички». Я с Караямовым знаком, и Нина попросила меня пойти с ней в этот кабак. Там вполне могли подсунуть в сумочку эту штучку.

— Старик Караямов? — засомневался Максим. Он помнил этого приятеля жены — обыкновенный мелкий посредник. — Зачем? Нет, это бред!

— Не перебивай. Во-первых, они расспрашивали про эти ваши джанбии. Пожалуй, с большим пылом, чем про фонды. А во-вторых, ты сегодня бежал быстрее лани, — Глеб замолк, дабы знатоки оценили парафраз из Пушкина, — я же расспросил милиционеров на вахте. Не могла же Нина просто испариться — кто-то должен был видеть, как и с кем она ушла.

Максим еле слышно щелкнул зубами: этот ученый крыс не просто заметил его собственный промах, но и исправил ошибку — с вахтерами поговорить всегда не вредно. Глеб невозмутимо продолжал:

— К счастью, мы пришли рано и смена, дежурившая вчера, еще не ушла. Сначала он, конечно, твердил, что ничего не видел и не слышал. Но потом стал добрее и вспомнил, что девушка, очень похожая на Нину, ушла часов в пять с какими-то носатыми парнями. Все были без верхней одежды и вроде бы шли пить кофе. Один из парней был похож на кавказца. Понимаешь? Она шла добровольно, значит, со знакомыми, а Караямов — он же вполне тянет в глазах милиционера на «лицо кавказской национальности». — Глеб всем своим видом давал понять, как он относится к таким вот милицейским этнографическим новшествам. Как ученый, он брезгливо реагировал на стремление постричь всех под одну гребенку. А рассказы сослуживцев и коллег, как назойливо милицейские патрули проверяют у них документы — среди петербургских историков есть и армяне, и курды, и грузины, — убедительно доказывали, насколько беспринципна эта формула — насчет выходцев с Кавказа.