Смерть не выбирают (сборник)
Шрифт:
– Все те же.
– Сейчас не могу, срочная хоздоговорная тема, сулит большие деньги институту.
– Когда же, Баграт Гургенович?
– А вам срочно?
– Да.
– У вас всегда срочно. Так нельзя, нервные клетки сгорают, доктор. Надо жить спокойней.
– Не получается… Так когда же? – спросил Туровский.
– Посмотрим по обстоятельствам. Постараюсь…
Они заканчивали разговор, когда вошла Ирина Костюкович.
– Знакомьтесь, Олег Константинович, – сказал Погосов. – Это Ирина Григорьевна Костюкович, еще один наш
– Погос, я же тебя учила, сперва представляют женщине мужчину, а ты всегда делаешь наоборот.
– Вы не родственница Марка Костюковича? – спросил Туровский.
– Родная сестра.
– Очень приятно. Мы с Марком учились вместе в институте, кончали в один год, правда, в разных группах. – Туровский внимательно посмотрел на нее и быстро отметил в уме: "Она говорит Погосову "ты", хотя на вид ей лет тридцать пять, а Погосову пятьдесят четыре".
– Я не вовремя? Ты занят, Погос? – спросила Ирина.
– Мы уже вроде закончили, – Погосов взглянул на Туровского.
– Да-да, – закивал тот и, попрощавшись, пошел к двери…
– Лечишься у него, что ли? От чего, Погос? От лени или болтовни? засмеялась Костюкович.
– Он спортивный врач, принес мне пропуск в бассейн. Говорит, форму соблюдать надо. Может, тогда полюбишь?
– В наших отношениях, Погос, помеха не только это, – она ткнула пальцем в его большой живот.
– Но я неисправим, Ира: несерьезный, болтун, не умею хранить тайны, меня от них распирает. Принимай, какой есть. Я ведь все-таки талантлив.
– Я еще не так стара, Погос. У меня еще есть право выбора… Ладно, хватит трепотни, одолжи с полфлакона эфира. Моя Настя заперла шкаф и куда-то ушла с ключами.
– Налей, сколько надо, вон из того коричневого бутыля.
Она открыла бутыль, запахло эфиром.
На таможню они приехали в конце перерыва. Ягныша на месте не было, пошел обедать в рабочую столовую аэропорта. Туровский прохаживался у входа в таможню, подстерегал Ягныша, не желая торчать в коридоре на глазах у сотрудников. Сева, купив в киоске пачку газет, читал в машине.
Ягныш появился минут через пятнадцать. Был он в форменной одежде, отчего выглядел неподкупным и недоступным. Туровский в детстве испытывал робость перед людьми в любой форме – милицейской, железнодорожной, даже перед теми, кто был облачен в мундир лесничих. Сейчас, глядя на Ягныша, он внутренне посмеялся над детскими своими страхами.
– Давай на скамеечке в скверике посидим, – сказал Ягныш.
– Ну что, Федор Романович? – спросил Туровский, когда уселись.
– В перечне их нет, это ты знаешь. Значит надо ждать экспертизу.
– А если экспертиза наложит запрет?
– Тогда будем думать… Ты меня здесь застал случайно. Я уже две недели как откомандирован до конца месяца в другое место, пока коллега из отпуска вернется… Слушай, Олег, как насчет того, что я просил? До осени дачу надо закончить, остались отделочные работы.
– Можешь приехать взять… Но и ты пойми,
– Да, понимаю я. Никогда ж не подводил, но в этот раз количество больно уж заметное…
9
Покойный Зимин жил с матерью в двухкомнатной квартире. Поднимаясь по лестнице, Туровский, Гущин и Алтунин, каждый думал свою думу, хотя все сходились к одному: как предстать им, здоровым, сильным, живым, перед убитой горем женщиной, потерявшей единственного сына, как пойдет разговор с нею.
Кнопку звонка нажал Туровский. Дверь открыли не сразу, сперва тихий голос:
– Кто?
– Это мы, Мария Даниловна, доктор Туровский и Виктор Петрович.
Дверь открылась. В проеме стояла мать Зимина, им показалось, что она стала тоньше, сморщенное личико, собранные со лба седые редкие волосы были завязаны сзади в небольшой узел. И странными казались для этого изможденного лица висевшие на мочках золотые сережки с небольшими рубинчиками. Туровский вспомнил: Юра Зимин покупал их для матери в Лейпциге, когда были на тренировочных сборах в позапрошлом году зимой…
– Проходите, – сказала она, отступая от двери.
Вошли. И сейчас вдруг по-особому бросились в глаза в этом как бы опустевшем жилье знакомые, не раз виденные фотографии, висевшие на стене, и личные кубки Зимина, стоявшие на серванте. Вот снимок, где Зимин во весь рост, в плавках стоит на краю бассейна, воздев руки, смеется, в левой зажата шапочка, только сдернутая с головы, а вот он на групповом снимке со всей командой, в центре – Гущин, Туровский, Сева Алтунин…
Они сели по сторонам стола, покрытого голубой в белую клеточку моющейся скатертью. Это тоже привезено из какой-то заграницы. "Откуда же?" – зачем-то вспоминал Алтунин, но вспомнить не мог.
– Коль уж зашли, соберу чего-нибудь, – негромко сказала Зимина.
Пить в жару не хотелось, но с другой стороны, просто так вот сунуть ей конверт с деньгами и уйти – можно и обидеть, а это уже ни к чему. Туровский и Гущин переглянулись.
– По маленькой можно, – решил Гущин.
Зимина проворно принесла из кухни тарелки, приборы, поставила банку "Завтрака туриста", кабачковую икру, нарезала вареной колбасы, на тарелках – помидоры, огурцы, пристроила хлебницу, а в центр водрузила бутылочку "Пшеничной".
– Вы уж извиняйте, что так вот, – кивнула Зимина на стол, – не ждала ведь гостей.
Гущин, круто вздохнув, налил в большие рюмки ей, Туровскому и себе.
– А ему что ж? – спросила Зимина, указав на пустую рюмку Алтунина.
– За рулем он, нельзя, – ответил Гущин.
Выпили, не чокаясь, молча, стали закусывать. Зимина едва пригубила.
– Весной памятник ставить будем, – по-деловому сказал Гущин. – Надо, чтоб земля осела.
Зимина согласно подергала головой. Гущин снова наполнил рюмки. Поднял свою и обращаясь к фотографиям, сказал: